Рассказы о Розе. Side A

– Да, у отца Дэмьена есть. Здесь как раз полный порядок. Он всё сам снес сюда и раскладывал с помощью городского библиотекаря, она специалист именно по антиквариату, по старинным рукописям. Копия описи и у нее имеется. Он даст Вам ее контакты. Такая милая пожилая дама, очень восторженная. Она коллекционирует любовные романы старинные… правда, забавное увлечение? Да, здесь… есть эти… переплеты в рубинах и сапфирах, с золотыми узорами… арабские книги, трактаты по демонологии… древнеримские свитки. Они в таких специальных тубах… Иногда очень здорово поглазеть на такие вещи – осознать историю человечества, бренность и ценность.

– Вот теперь меня тошнит.

Маттиас засмеялся.

– Не бойтесь. Это как высокая мода. Быстро привыкаешь.

Они выключили свет, включили сигнализацию и поднялись наверх. Матиас открыл дверцу фонаря, потушил свечу, убрал фонарь в стол. Чайник уже вскипел, они разложили кофе, заварили; сидели молча, обняв чашки ладонями; на столе горела классическая зеленая бронзовая лампа – Дэмьен такие обожал – из читальных залов европейских.

– А Вы по одному в Соборе дежурите?

– Нет, по двое. Сегодня мы с братом Маттиасом, утром нас сменит отец Валери. Так мы все дружно решили – дежурить посменно – вдруг кому-то что-то нужно будет… И бывает – всякое. Даже венчали кого-то ночью однажды… А Вы идите, у меня уже два вызова на телефоне от отца Декампа. Правда, уже поздно.

– Брат Маттиас…

– Да? Вас проводить?

– Нет, я помню, куда… Спасибо… за сегодняшний день. Я очень волновался, когда ехал. И я рад, что я здесь. Мне всё очень нравится.

Рыжие волосы Маттиаса блестели в неярком свете лампы – свет шел снизу, такая красивая сложная сцена в кино – операторская работа шикарная, барочная – медные, золотые с красным – невозможно красивые, и лицо его нежное, усталое, мальчишеское.

– Вы… как Вергилий… Я не знаю, как Вас отблагодарить.

– О, ну что Вы…

Они попрощались; и Дэмьен вышел в ночь; в незнакомый город. Прошел парк; шел медленно, дабы насладиться каждой секундой; листья под ногами – утром их уберут дворники – а за день опять нападает; как же это прекрасно – осень; Дэмьен очень-очень любил осень, если б можно было, он остался жить в осени вечно, как в сказке про заколдованного принца – который оставил свое сердце принцессе из другого мира и вернулся в свой без души; и мир замер, остановился, не мог двигаться дальше без своего принца, застывшего-заснувшего в коме; и в королевстве долго-долго царит только осень; пока принцесса не решила вернуть сердце принцу… что-то такое – Дэмьен очень давно читал эту сказку; в детстве; нравилась она ему очень; но вот – забыл, чем дело кончилось. Еще не так холодно, чтобы страдали бездомные люди и животные и птицы, и всё в золоте, и дожди равномерно чередуются с солнцем; небо такое синее – такое высокое – будто и вправду нет космоса, а всё еще хрустальная сфера аристотелевская; этот изысканный излом-граница сентября и октября…

Дверь в квартиру была открыта. Свет в прихожую падал из гостиной – настольной лампы и камина; тоже пахло кофе, горячими вафлями, маслом топленым, крепкими вишневыми сигаретами; так уютно; «Оуэн, это ты?» прокричал отец Декамп; «Да» ответил Дэмьен, снимая пальто; свет он не зажигал, всё было видно; в прихожую заглянула одна из собак – болонка; «привет-привет» сказал Дэмьен шепотом, протянул ей руку, присел, она подошла, обнюхала руку еще раз, вроде узнала, села и замахала хвостом – не так чтобы – «о, да, мы друзья навеки», но вполне приветливо – «я поняла, ты будешь здесь жить и что ты нормален» – и мальчику стало приятно. Он прошел в гостиную. Камин пылал вовсю; отец Декамп валялся в одном из вольтеровских кресел, красном, придвинув к себе стеклянный столик, читал что-то толстое и делал заметки в блокнот. Он был в белой рубашке, с расстегнутым воротником, подвернутыми манжетами, на воротнике узкая полоска кружева, и хороших растянутых слегка на коленях черных вельветовых брюках, и босиком; такой красивый, домашний, прирученный зверь; и вообще не напоминающий священника; шикарный мужчина сидит дома и расслабляется; из официального только наручные часы – со звездным небом, какой-то немыслимой стоимости, и эти кольца – серебряные, потемневшие, старинные; одно витое, толстое – переплетенные ветви деревьев, – и перстень с сапфиром, ограненным кабошоном, круглый, крупный – мужской; Дэмьен никогда не видел таких украшений у мужчин – тяжелых, ярких, только на готах каких-нибудь, но не такой ценности; но отец Декамп, похоже, носил их постоянно, и привык; как привыкают к оружию или губной помаде.

– Будешь что-нибудь есть? Клавелл настряпал вафель на целую армию; с маслом, с шоколадом, с медом, с кленовым сиропом, со сливками – с чем захочешь, как в раю; и может сделать горячих бутербродов.

– О, я люблю горячие бутерброды.

– Я тоже… С ветчиной и сыром?

– Да! И чай. И чуть-чуть коньяка, если можно.

– Тебе есть восемнадцать?

– Декамп, – он впервые назвал его просто по фамилии – как в Братстве любили: «Флери! Визано! Адорно! Старк!» – не будь задницей… я на ногах уже сто лет… дай выпить.