Рассказы о Розе. Side A

Дэмьен еле вылез из кресла. Вдруг оказалось, что он так устал… что готов лечь прямо здесь, на этот теплый паркет и заснуть, уплыть, увидеть бабушку во сне… Он взял бокал и выпил – и стало горячо, ярко, будто опять день наступил; он дошел до своей комнаты, в которую Клавелл уже перенес сумку и распаковал аккуратно и сложил всё в шкаф, Дэмьен открыл его в поисках и налетел на свое отражение, дрожащее, восхитительно-юное – какой он же мальчишка в сравнении с отцом Декампом и даже Маттиасом; Дэмьен на секунды замер, рассматривая себя – незнакомые люди с удовольствием разговаривали с ним на улице, из чего Дэмьен делал выводы, что внешность у него приятная; но вот сейчас он увидел себя тоже как незнакомого – так порой видишь себя в витрине, на улице, что-то думаешь лестное, а потом – ох, да это же я; такое нежное: безупречная кожа, шелковая, теплых оттенков белого, сливочного, персикового, точеные линии носа, шеи, подбородка, поразительно идеальные, и только ямочки на щеках детские, припухлость такая общая юношеская смягчают это безжалостно-ангельское лицо, да брови вразлет, яркие, будто нарисованные, девичьи, чуть кошачьи уголки глаз, пушистая челка, яркие темно-русые с рыжими огоньками шелковые тонкие волосы в бардаке, до которого нестерпимо хочется дотронуться – взъерошить еще больше, и губы – такие яркие, малиновые, розовые, коричневые – целая палитра соков; готовые вот-вот раскрыться в улыбке – такой детской, радостной, будто весь мир – хороший, будто весь мир – это рассвет над морем, самая интересная книга, чашка горячего шоколада с кусочками зефира; все эти утрированные радости, стереотипные, из американской литературы подростковой, и при этом всё равно такие прекрасные; кажется, что о них так много пишут, потому что их даже не существует на свете; однажды Седрик Талбот пошутил, что если у них закончится все аргументы, а ядерное оружие так и не разрешат пустить в ход, то всегда можно напечатать массу фотографий улыбающегося Дэмьена Оуэна в белой брэндовой распущенной рубашке, стоящего на коленях, сложившего руки перед собой в молитве, и глаза вот так к небу, будто он там саму Деву Марию видит, и скинуть фотки с вертолета на террористов, и они сдадутся от умиления; все засмеялись – это было в Рождество – обсуждали очередную опубликованную в католическом журнале статью о Братстве, мол, ван Хельсинг создает армию супергероев, а христианскому миру не нужны супергерои; «не нужно спасать Католическую церковь… она сама спасает себя каждый день в лице самых обычных людей…»; и все стали придумывать себе суперспособности – кроме Грина и Дилана, у которых с ним как раз был порядок и проблемы – Грин ясновидящий, а Дилан видит мертвых – вообще всё видит, проходит по мирам, по пространствам, спасает души, изгоняет дьявола – в мире нет ничего, чего боялся бы Дилан Томас – «наш домашний Джон Константин» называл его Визано; Йорик придумал себе способность «жечь глаголом сердца людей»: «я разговариваю, а изо рта рубины сыплются и огонь полыхает», Изерли готов был накормить всех рыбой и хлебами, а Роб и Женя сказали, что они будут этими… всадниками Апокалипсиса… по принципу «руби всех, а Господь разберется, где свои», и даже готовы надеть суперчерное бархатное трико и плащи с красным-кровавым подбоем, – на что Ричи поморщился и сказал, что это уже вообще даже не эклектика, а культурный бардак, ну, мы же не спецы по Библии, мы спецы по подраться, именно по Апокалипсису, ответил Роб; Тео уже начал всё рисовать – дружеские супергеройские шаржи – и тут Седрик сказал про Дэмьена – и все засмеялись; Дэмьен покраснел, он не понял шутки; я думал давить их интеллектом, эй, вы чего, но все уже отвлеклись на что-то еще, Дэмьен встал и вышел в коридор, где стучал ветер зимний с моря в окно-переплет; он весь пылал и никак не мог понять, что же с этим сраным Седриком не так, почему он такая сволочь, почему он вообще к ним приезжает и говорит всякие мерзости, почему никто не заступился, Ричи, Тео, кто-нибудь; ван Хельсинга в комнате не было; он вышел зачем-то, за очередной бутылкой виски и льдом; даже отец Дерек промолчал… и тут в коридор вышел Тео; разгоряченный, в красном пледе и с другим красным пледом в руках.

– А вот ты где…

– Я сейчас вернусь.

– Всё равно все заметили.

– Что я не понял юмора?

– Ну, в общем, да…

– Тео… только что Седрик Талбот сказал, что я девочка-блондинка, что я ничто. Что все мои дипломы, статьи и книги никому не интересны. В жопу, в топку. Зачем стараться. Я же такая милашечка. Надеюсь, когда я вырасту, у меня испортится кожа, я зарасту щетиной и морщинами, и прыщами, я буду очень стараться, покупать самое плохое мыло… может, тогда меня кто воспримет всерьез. Ты думаешь, у меня нет проблем с внешностью такой… девочковой… я с трудом выступаю на конференциях… люди, читая мои статьи, надеются увидеть… не знаю… просто человека от науки, в пиджаке, вообще без внешности… а тут я…