Рассказы о русской культуре

В следующей за болотовской (или новиковской) эпохой в жизни русской книги – пушкинской эпохе, инфраструктура книги выросла неимоверно, стала плотной и повсеместной – в узком кругу потомственных и наследственных читателей. Книжные лавки и типографии, журналы и библиотеки, университеты со студентами и гимназии с учениками, духовные семинарии и духовные академии… – все это расширяется и развивается непомерно (по российским меркам, понятно). Читательский бульон! Ведь книга не может жить без читателей. Лишь в симбиозе с ними она оживает и двигает горы, вычерпывает моря и меняет одну эпоху на другую. Но в конце своей недолгой жизни (поколение-два) книга все же не умирает, а становится неким реликтом прошлого, засушенной мертвой бабочкой, сохранившей цвет и очертания, но утратившей жизнь. Булавка памяти, коей она пришпилена в витрине цивилизации, тоже важна. Людям нет надобности повторять достижения прошлых эпох, начинать с ноля, теперь у них есть эта мертвая память, и можно смело, отталкиваясь от нее, двигаться дальше.

Такой образ дал поэт Евгений Баратынский:

Так ярый ток, оледенев,
Над бездною висит,
Утратив прежний рев,
Храня движенья вид.

Обратимся же вновь к трудным временам проникновения грамотности в толщу русской жизни XVIII века. Россия, сдвинутая мощным плечом Петра I в сторону европеизации, медленно плыла туда и после кончины монарха. Настолько толчок был силен. Но одиночество царя удивляло современников. Иван Посошков, философ по собственным надобностям, писал тогда: «Видим мы вси, как великий наш монарх о сем трудит себя, да ничего не успеет, потому что пособников по его желанию немного: он на гору аще и сам – десять тянет, а под гору миллионы тянут: то како дело его споро будет?» Сила инерции была огромна.

Принуждение к грамоте – дело архитрудное, даже в ту эпоху государственного насилия в России над человеком. Главным европейцем в азиатской стране надолго стало центральное правительство. Мелкие чиновники, канцеляристы, писцы, прочее «чернильное семя» нашли себе в грамоте главный источник пропитания и жизни. Государству они тоже нужны. И эта грамота перетекала в самые низы русской бюрократии из другого, помимо дворянства, наследственно грамотного сословия общества – духовенства. Попы, дьяконы, дьячки, пономари, псаломщики были (в разной мере) регистраторами течения времени в жизни любого русского человека. Они крестили, брачили, отпевали каждого – отмеряли ход времени. Потому-то впоследствии в XIX – начале XX века столько русских историков выйдет именно из духовенства. Все эти Соловьевы, Ключевские, Богословские, Рождественские, Покровские… – и несть им числа.

Духовенство – наследственно грамотное сословие со своими учебными заведениями (училищами, семинариями, академиями). Надо сказать, заводились последние в России в 18 веке с большим скрипом, хотя более-менее повсеместно. Самотеком и самоуком грамоте наших попов и дьячков больше не учили – изволь на каторгу – в школу!

История одной школы

Народ же в русской глубинке школе долго и успешно сопротивлялся. Глубинный народ… Толща русской жизни очень медленно поддавалась внедрению грамотности. Обратимся к занятному эпизоду открытия архиерейской школы в городе Вятке, в глухом северо-восточном углу Европейской России, местным архиереем Лаврентием Горкой (1671–1737), другом и почитателем Феофана Прокоповича. При Петре I много ученых южноруссов из Киева пошли в дело.

Школа эта предназначалась вятским владыкой (годы правления 1733–1737) для детей местного духовенства и «лучших градских людей». Образцом для обучения (недосягаемым) служила Киевская духовная академия. Но дело оказалось многотрудное. Никто в школу добровольно учиться идти не желал. По словам самого архиерея, нравом весьма крутого, – «иные бегают, другие укрываются; а когда что и послушают – на вред моему смирению чинят и неисповедимые пакости мне делают. Хотел я и учения славяно-греко-латинского для робят в епархии Вятской заводить и учителей с Киева двух мирских человек вызвал. Но за таким гонением и противностями невозможно!» Светские местные власти поддерживали врагов епископа; где тайно, а где и явно.

Но энергия дряхлого Горки сотворила невозможное. Славяно-латинское учение было заведено в начале 1735 года. А латынь – это язык европейской науки! Ведь все учение в университетах там идет на латыни. Сопротивление непокорного вятского духовенства епископ сломил с помощью рассыльщиков и приставов, кои неблагодарных деток от 7 до 20 лет, а также сопротивлявшихся родителей доставили в школу скованными и в «железах».