Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Точно полз какой-то отвратительный, тысячеголовый гад, скрывая там где-то сзади свое туловище. И так противно всему естеству было это чудовище, так нагло было оно с налитыми глазами, открытой пастью, из которой несся вой, страшный вой апокрифического зверя, порвавшего свою цепь и почуявшего уже кровь.

А с многоэтажных домов с обеих сторон улицы летели вниз стекла, посуда, вещи, мебель, рояли… Они падали, и последний дикий аккорд издавали разом лопавшиеся струны.

Н. Г. Гарин-Михайловский. «Погром»

«Если бы я мог теперь писать». Если бы мог… пятьдесят шесть лет прожил Заболоцкий, пятьдесят шесть лет – Иосиф Бродский. Оба погибли от болезни сердца, но время пощадило будущего лауреата Нобелевской премии. Он писал в ссылке, и писал много. Тоже своего рода подвиг: не испугаться толпы. Точнее, не замечать ее.

Иосиф Александрович, как и Осип Эмильевич, не хотел покидать «детскую комнату» и остался в ней до смертного часа. Личность не всегда беспомощна, а одиночество гибельно… Это так, но нужно еще угадать, когда родиться.

Я не верю в литературу, не верю в ее возможность по исправлению человека. Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням двадцатого столетия перед моими глазами. Я не верю в возможность что-нибудь предупредить, избавить от повторения. История повторится. И любой расстрел тридцать седьмого года может быть повторен.

Варлам Шаламов. «Из неопубликованного»

Наши индивидуальные способности восприятия и наблюдения внешнего мира продуцируют верное знание, тогда как социальные факторы провоцируют искажения и отклонения в наших убеждениях и знаниях о мире.

Серж Московичи. «Век толп»

Отчего так вышло? Почему умнейшие и талантливые не смогли образумить человеческие толпы. Писал об этом, причем писал в аду ГУЛАГа, Юлий Марголин:

…ненависть ученых, философов и гуманистов, <…> вегетарианская, литературная ненависть велит нам ненавидеть абстрактные понятия – не злого человека, а злое в человеке, не грешника, а грех. Без устали экспонирует она пороки и заблуждения, ошибки и извращения, против которых велит нам бороться. Эта теоретическая ненависть всячески отгораживается от практической. На беду, улица не понимает этих тонкостей: массовая ненависть признает только такого врага, которому можно разбить голову.

Стефан Цвейг – один из тех, кто был атакован и смят толпой. Он считал себя «гражданином мира» – человеком выше национальности, выше патриотизма, выше всех людских предрассудков, как он их понимал. Он был «человеком без кожи», ясно сознающим свою уязвимость и неизбежный крах всего, что он считал спасением мира, в котором можно выжить.

У толпы всегда готовы заявить о своих мрачных правах откровенное самодурство, писал Цвейг в «Триумфе и трагедии Эразма Роттердамского», своекорыстие, стремление от любой идеи поскорее получить личную выгоду. Масса предпочтет конкретное, осязаемое любым абстракциям, поэтому лозунги, провозглашающие вместо идеала вражду, удобное, наглядное противопоставление другой расе, другому сословию, другой религии, легче находят сторонников, ибо ненависть – лучшее топливо, на котором разгорается преступное пламя фанатизма.

У Ивана Бунина в «Окаянных днях» лапидарней и четче:

Быть таким же, как они, мы не можем. А раз не можем, конец нам!