Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

«Вчера, 13-го марта 40 года заключен мир с Финляндией. Мне кажется, что это должно быть большим ударом для Англии и Франции. Будем ждать, что будет дальше в сложной международной политике. Мне все больше кажется, что наши дела (мои, мамины, отца и сестры) шагают по хорошей дороге. Увидим».

«Хороша дорога». Отец в тюрьме, сестра сослана, мать мечется в поисках куска хлеба и крыши над головой… Петля затягивается. Он не чувствует этого: «…есть вещь, в которой я определенно уверен: это что настанут для меня когда-нибудь хорошие денечки и что у меня будут женщины… больше, чем у других. Это – здорово, и я в этом абсолютно убежден».

О «котлетах» он пока не пишет. Женщины в пятнадцать лет более желанны. Женщины приходят по ночам, нагие, готовые на все, но ты просыпаешься – и нет их! Другие, не ты, сжимают податливые тела в объятьях…

Политика. «Мне все больше кажется». Муру кажется то, о чем с утра до вечера талдычат радио и газеты: Англия, Франция – враги СССР, Германия Гитлера – друг.

Коктейль из политики и секса в дневнике Мура постоянен: «Меня интересует, в каком возрасте я буду обладать первой женщиной? Один французский товарищ сказал мне в Париже, что он перестал быть девственником в пятнадцать с половиной лет; мне все-таки не думается, что я смогу достичь этого рекорда. Другой мой товарищ, уже в Союзе потерял «флер д. оранжа» в 17 с половиной лет; интересно – побью ли я этот рекорд или нет?»

«Рекорд»? Какой странный мальчик. Кем обладать – не важно. Важен сам факт. Мур не пишет о любви, он не зовет любовь, он не говорит о телесной любви с любимой. Это как будто не имеет значения… Главное не кого, а как: «Интересно, где лучше женщины умеют любить: здесь или в Париже. Конечно, смотря какая женщина – есть с темпераментом, а есть тряпки в этом смысле». Мур мечтает не о любимой женщине, а о женщине «с темпераментом». Бедный, бедный Георгий Победоносец…

Он не думает о любви к женщине, но считает, что любит СССР, и этого достаточно. Ему так кажется. Он хочет, чтобы ему казалось это: «Вчера навестил меня критик Зелинский… Он меня одобрил своим оптимистическим взглядом на будущее – что ж, может, он и прав, что через 10–15 лет мы перегоним капиталистов. Конечно, не нужно унывать от трудных бытовых условий, не нужно смотреть обывательски – это он прав».

Корнелий Люцианович Зелинский, он же Латунский в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», не зря совал свою белокурую головку в конуру Цветаевой. Этот негодяй всегда стоял на защите жизнеутверждающей мертвечины соцреализма. Это он решительно зарубил книгу Цветаевой. Книгу, которая могла бы спасти Марину от нищеты и безвременной смерти. Приговор Зелинского-Латунского стихам Цветаевой выглядел так: «Совершенно оторванные от жизни и ничего общего не имеющие с действительностью».

«Мы перегоним»… Через четыре года фашисты убьют Мура. Через двадцать лет Никита Хрущев обещает народу, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Гражданам советовали не обращать внимания на бытовые условия, не быть обывателями, а штурмовать небо… Как чудовищна закольцованность зла, как банальна извечная пошлость лжи, как постоянны «бытовые условия».

Его зовут мечтать о будущем: сегодня плохо, сегодня страшно, завтра будет хорошо. Завтра в этой жизни или на том свете, в объятиях девственниц, как обещают своему народу нынешние служители зла, подручные дьявола. Прогресс: сто лет назад людям обещали светлое будущее, основанное на свободе, равенстве и братстве, сегодня слугам Аллаха обещают семь десятков самок, не познавших удаль самцов…

Мур верит, что все будет хорошо. Точнее, какая-то часть его существа верит: та, что под гипнозом. В норме, в сознании он другой: «Чему я научился во время моего пребывания в СССР? – Я научился жить каждым днем и не думать о будущем». Он старается не думать о своем будущем. Будущее страны – это совсем другое дело. «Двойное» будущее: что-то сказочное, мифическое. Ты в одном измерении, страна – в другом. Республика будущего далеко, в заоблачной выси, до той страны обетованной как минимум 10–15 лет. Держава настоящая рядом, дышит в лицо смрадом и харкает кровью: «Вчера, 28-го, мать была в Болшево, с Митькой и двумя представителями НКВД. Очередная – очень приятная – новость (sic): повесился поселившийся на «нашу» дачу начальник милиции. И не повесился, а удавился. Привязал ремень к кровати, в петлю просунул голову и шею, уперся ногами в кровать – и удавился. Хорошенькая дача, нечего сказать! И до нас там был арестован какой-то вредитель, потом вселились семья Эфрон и Львовы, и всех, кроме двух лиц, арестовали, потом поселились судья и начальник милиции, который скоро удавился».

Мур не читал и не мог прочесть роман Булгакова. Он описывает свою квартиру № 50, из которой поочередно исчезают все жильцы. Описывает, не подозревая, что вся Россия превратилась в огромную, заколдованную Сатаной «дачу»… И Мур исчезнет, когда придет его час, следом за отцом и матерью.