Рассказы о временах Меровингов

На брачных празднествах, Галесвинта в обращении с гостями отличалась любезностью и добротою; принимала их как будто давно была с ними знакома; одним предлагала подарки, других приветствовала кроткими, ласковыми речами; все уверяли ее в преданности и желали ей долгой и счастливой жизни[44]. Эти желания, которым не суждено было сбыться, провожали ее до самой опочивальни: встав на другой день, она получила утренний дар, с обрядами, установленными германскими обычаями. В присутствии избранных свидетелей, король Гильперик взял правой рукой руку новой своей супруги, и бросив на нее из левой руки соломину, произнес громким голосом имена тех пяти городов, которые отныне должны били принадлежать королеве. Вслед за тем составлена была на латинском языке дарственная запись на вечное и неоспоримое ими владение; она не дошла до нас; но, руководствуясь принятыми формами и обыкновенным складом других памятников времен Меровингов, легко можно представить себе ее содержание:

«Поелику Бог повелел, да оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будут оба в плоть едину, и да не разлучаться те, кого соединил Господь, — я, Гильперик, король Франков, муж именитый, тебе, Галесвинта, возлюбленная жена моя, сочетавшаяся со мной по закону салийскому, солидом и динарием, дарую ныне, по нежной любви моей, яко вечно и утренний дар, города: Бордо, Кагор, Лимож, Беарн и Бигор, с их землями и жителями[45]. Почитай их от сего дня своей собственностью, и владей ими вечно; вручаю их тебе, передаю и утверждаю за тобой этой грамотой, как ознаменовал уже я соломиной и рукопожатием (handelang)[46]».

Новая королева провела первые месяцы брака, если не счастливо, то по крайней мере спокойно; кроткая и терпеливая, она с самоотвержением переносила все, что было грубого и строптивого в характере ее мужа. При том, сам Гильперик питал к ней некоторое время настоящую привязанность; сначала полюбил он ее из тщеславия, имел в ней супругу столь же высокого рода, как и братнина, потом, пресытившись удовлетворенным самолюбием, любил ее из корысти, за огромные суммы денег и большое число драгоценностей, которые она принесла за собой[47]. Но, натешась перечислением всех этих сокровищ, он перестал находить в них удовольствие, и тогда ничто уже не привязывало его к Галесвинте. Он не мог пленяться нравственной ее красотой, смирением, благотворительностью к бедным, потому что душой и телом предан был только красоте телесной. Таким образом, вскоре наступило время, когда, вопреки собственной решимости, Гильперик ощущал при жене своей только холодность и скуку.

Фредегонда ждала этой минуты и воспользовалась ею с обычной своей ловкостью. Ей стоило только встретиться, будто случайно, с королем, чтобы наружное сравнение ее с Галесвинтой вновь воскресило в сердце этого чувственного человека прежнюю страсть, незаглушенной слабой вспышкой самолюбия. Фредегонда была взята в наложницы и огласила новое торжество свое; в обращении с отвергнутой супругой она обнаружила даже презрение и высокомерие. Вдвойне обиженная, как королева и супруга, Галесвинта сперва плакала молча; потом осмелилась жаловаться и говорить королю, что в доме его нет ей никакого почета, а только позор и обиды, которых она переносить не может. Она как милости просила развода, и предлагала оставить все, что принесла в приданое, лишь бы дозволено ей было возвратиться на родину[48].

Такой добровольный отказ от драгоценных сокровищ, бескорыстие гордой души, были чужды для короля Гильперика; не имея о них ни малейшего понятия, он не мог им поверить, и слова Галесвинты, не смотря на их искренность, возбудили в нем только мрачное подозрение и боязнь потерять открытым разрывом богатства, обладание которыми почитал за счастье. Смирив свои чувства и с лукавством дикаря скрывая мысли, он вдруг переменился в обращении с Галесвинтой, стал говорить с ней кротко и ласково, изъявлял раскаяние и любовь, обманувшие дочь Атанагильда. Она перестала говорить о разлуке и утешалась уже искренней взаимностью, как однажды ночью, по повелению короля, введен был в ее комнату преданный ему слуга, и задушил ее сонную. Увидев ее мертвую на постели, Гильперик притворился удивленным и огорченным, даже сделал вид, будто плачет, а через несколько дней возвратил Фредегонде права жены и королевы[49].

Так погибла эта молодая женщина, которой, казалось, внутреннее откровение заранее предвещало участь, ее постигшую; — грустный и кроткий образ, мелькнувший в эпоху варварства Меровингов, как видение иного мира. Несмотря на упадок нравственного чувства, среди бесчисленных преступлений и бедствий, были однако и в то время души, глубоко тронутые столь мало заслуженным несчастьем, и их сочувствие, согласно с духом века, приняло оттенок суеверия. Говорили, что в день похорон Галесвинты хрустальная лампада, висевшая над ее гробницей, внезапно отвязалась сама собой и, упав на мраморный помост, не разбилась и не погасла.