Читаем Рассказы о всякой живности полностью

– А когда пировать будем?

– Забыли, – сказал Минька. – Давай сейчас, еще успеем.

Под Катькиным руководством быстро принесли воды, вымыли стол и застелили его газетой.

Минька рассадил всех вокруг стола и сказал:

– Кто потчевать будет?

– Ты, – сказал Стасик.

– Нет, пускай лучше Катька.

Катька начала потчевать гостей. Она потчевала их пирогами, студнем, вином и окрошкой. Потом опять пирогами. Пустая бутылка изображала горячий самовар.

– Кушайте, гости, не брезгуйте, – тонким голоском угощала Катька.

Вскоре Минька закатил глаза и запел: «Не упрекай несправедливо», а Стасик начал качаться из стороны в сторону, а Хомутов начал изображать играющего гармониста. Все трое орали кто во что горазд, а Катька каждого успокаивала.

Веселый же был денек!

Пировать вскоре надоело, и Катька убрала со стола. Минька сделал из бумаги очки, взял вместо указки ольховый пруток и провел то ли беседу, то ли лекцию. Потом играли в магазин, и главным продавцом опять была Катька, после чего начали по очереди взвешиваться на веревочных весах. Стасик оказался тяжелее всех.

Пришла ночь. Топки в печи давно потухли, только какая-то головня все еще дымила. Минька распорядился, чтобы Катьке постлали на топчане, а сам задом полез ночевать в глиняный куб. Куб и правда слегка нагрелся. В нем было удобно лежать, хотя и не очень чисто. Хомутову в куб помог забраться Стасик, а Стасику Катька. Ну и ошибку же сделал Стасик! Он залез в куб не задом, как надо было, а головой вперед. Развернуться же в кубе места не хватило, и Стасик перепугался и закричал. Ему показалось, что теперь ему вообще не вылезти из этой глиняной душегубки.

– Миня! – кричал Стасик. – Минюшка-а-а! Выручи! Пожалуйста…

Минька по пояс вылез, опустился на руки, стал вытаскивать ноги и больно упал. Но ему было не до этого. Стасик кричал из куба. Минька и Катька потащили его за ноги и выволокли. Только после этого Стасик успокоился.

– Опять полезешь? – спросил Хомутов, выглядывая из круглой глиняной дыры.

– Ага, – сказал Стасик. – Там хорошо.

Он полез, но полез опять головой, а надо было задом, и вот было смеху! Никак Стасик не мог научиться залезать головой назад! Пришлось Миньке показывать, как это делается. Наконец все улеглись на свои места, и Катька тоже, только сперва закрыла двери на большой старинный крючок.

Июньская ночь была светлая. Но вдали глухо и тревожно загремел гром. Отблеск далекой молнии промелькнул в окне. Тут-то и случилось что-то жуткое и непонятное. Катька уже начала засыпать, когда вдруг за окном послышался шорох. Катька сразу проснулась. Окошечко было ветхое, стекло в раме еле держалось. Катька почувствовала, что кто-то стоит за окном, и вся замерла. Вдруг все окно заслонила чья-то тень, и девочка увидела, как кто-то страшный глядит в окно. Лицо было жуткое, как у Бабы-яги. Катька завизжала от страха. Хомутов еще не спал – наверное, выспался, когда загорал под решетом. Минька и Стасик спали. Если бы Хомутов тоже не видел, как кто-то заглядывал в окно, Минька ни за что бы не поверил Катьке. Она все еще дрожала от страха.

– Это мерин, наверно. Рыжко.

– Или корова, – успокаивал Стасик сестру.

– Конечно, мерин, – сказал Минька и вылез из куба. – Пойдем, сейчас поглядим.

– Ой, не открывай! – снова заплакала Катька.

Да и Стасик и Хомутов были за то, чтобы двери не открывать и никуда не ходить.

Гроза шла над темным лесом, все ближе и ближе. Гром гремел уже над самою крышей, он то бросался далеко в сторону, то опять возвращался обратно. Было страшно, когда он трещал совсем рядом, еще жутче сверкала зеленая молния. Когда она сверкала, то в сарае освещались даже самые темные углы и Катька закрывала глаза от страха.

Наконец разразилась над ними настоящая буря. Ветер с грохотом сорвал с крыши несколько тесин. Полил дождь, гром трещал оглушительно и беспрерывно. Шум леса, дождя и ветра слышался в темноте, когда гром затихал, но гром почти не стихал и носился над землей беспрерывно, так же, не переставая, светили молнии. Они сливались в одну сплошную, и все шумело, гремело, сверкало вокруг. Ребята, испуганные, притихли.

Гроза долго не могла успокоиться. Она наконец начала сбавлять свой шум и грохот, дождь и ветер понемногу стихали. Гром уходил все дальше и дальше. Под этот уходящий и стихающий гром, измучившись, все четверо не заметили, как уснули.

* * *

Бабка Клювиха ходила в тот день в лес за ягодами и, услышав далекий гром, вздумала идти напрямую, без дороги. Она заплуталась и вышла совсем не туда, куда ей было надо. Она вышла к старому дегтярному заводу. Клювиха всегда боялась этого места, да и гроза приближалась все быстрее. Но кто в деревне был самый любопытный? Конечно, она, бабка Клювиха! Ей показалось, что костер на поляне около завода был свежий.

«Кто это тут? – испуганно подумала она. – Пастух не гоняет сюда коров, рыбаков в деревне нету. – Страх напал на бабку. – «А вдруг это беженцы, или какие шпиены, или, может быть, вовсе нечистая сила?» Гроза уже шла совсем рядом. Бабкино любопытство росло вместе со страхом, и она подошла поближе к заводу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Школьная библиотека (Детская литература)

Возмездие
Возмездие

Музыка Блока, родившаяся на рубеже двух эпох, вобрала в себя и приятие страшного мира с его мученьями и гибелью, и зачарованность странным миром, «закутанным в цветной туман». С нею явились неизбывная отзывчивость и небывалая ответственность поэта, восприимчивость к мировой боли, предвосхищение катастрофы, предчувствие неизбежного возмездия. Александр Блок — откровение для многих читательских поколений.«Самое удобное измерять наш символизм градусами поэзии Блока. Это живая ртуть, у него и тепло и холодно, а там всегда жарко. Блок развивался нормально — из мальчика, начитавшегося Соловьева и Фета, он стал русским романтиком, умудренным германскими и английскими братьями, и, наконец, русским поэтом, который осуществил заветную мечту Пушкина — в просвещении стать с веком наравне.Блоком мы измеряли прошлое, как землемер разграфляет тонкой сеткой на участки необозримые поля. Через Блока мы видели и Пушкина, и Гете, и Боратынского, и Новалиса, но в новом порядке, ибо все они предстали нам как притоки несущейся вдаль русской поэзии, единой и не оскудевающей в вечном движении.»Осип Мандельштам

Александр Александрович Блок , Александр Блок

Кино / Проза / Русская классическая проза / Прочее / Современная проза

Похожие книги

Лавка чудес
Лавка чудес

«Когда все дружным хором говорят «да», я говорю – «нет». Таким уж уродился», – писал о себе Жоржи Амаду и вряд ли кривил душой. Кто лжет, тот не может быть свободным, а именно этим качеством – собственной свободой – бразильский эпикуреец дорожил больше всего. У него было множество титулов и званий, но самое главное звучало так: «литературный Пеле». И это в Бразилии высшая награда.Жоржи Амаду написал около 30 романов, которые были переведены на 50 языков. По его книгам поставлено более 30 фильмов, и даже популярные во всем мире бразильские сериалы начинались тоже с его героев.«Лавкой чудес» назвал Амаду один из самых значительных своих романов, «лавкой чудес» была и вся его жизнь. Роман написан в жанре магического реализма, и появился он раньше самого известного произведения в этом жанре – «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса.

Жоржи Амаду

Классическая проза ХX века
Возвращение с Западного фронта
Возвращение с Западного фронта

В эту книгу вошли четыре романа о людях, которых можно назвать «ровесниками века», ведь им довелось всецело разделить со своей родиной – Германией – все, что происходило в ней в первой половине ХХ столетия.«На Западном фронте без перемен» – трагедия мальчишек, со школьной скамьи брошенных в кровавую грязь Первой мировой. «Возвращение» – о тех, кому посчастливилось выжить. Но как вернуться им к прежней, мирной жизни, когда страна в развалинах, а призраки прошлого преследуют их?.. Вернувшись с фронта, пытаются найти свое место и герои «Трех товарищей». Их спасение – в крепкой, верной дружбе и нежной, искренней любви. Но страна уже стоит на пороге Второй мировой, объятая глухой тревогой… «Возлюби ближнего своего» – роман о немецких эмигрантах, гонимых, но не сломленных, не потерявших себя. Как всегда у Ремарка, жажда жизни и торжество любви берут верх над любыми невзгодами.

Эрих Мария Ремарк

Классическая проза ХX века