Рассказы о животных

Потом был перерыв в сорок минут с сопеньем, скрипом дивана, половиц и долгим протяжным «ой» в конце.

А после, как всегда в чем мать родила, она стояла, маленькая и блестящая, посреди комнаты, держа на ладонях, словно бы их взвешивая, огромные несоразмерные ей чоботы и объясняла, – единственный сорок шестой, весь турклуб на уши подняла, пока нашли.

* * *

Они были женаты всего два месяца, и слово «турклуб» Игоря испугало не на шутку. Сколько же их там будет, Алкиных друзей, «в горах», всегда готовых смеяться над ним, таким большим и неуклюжим. Здесь, на равнине, похожим на гору. Во всяком случае, рядом с Алкой.

А нисколько.

– Пойдем вдвоем. Должно же у нас быть свадебное путешествие. Второй, по меньшей мере, категории сложности.

– Второй – это считают как, по трудности подъемов или по сложности ориентирования?

– Боишься потеряться? – рассмеялась в ответ, блеснула глазами кареокая жена. – Пропасть со мной на веки вечные?

А лучше бы. Если уж суждено ему пропасть с ней, то самое бы место для исчезновенья – там, в горах, в Кузнецком Алатау. На маленькой стоянке, на перевале за рекой с названием Туралыг и безымянными озерами. В том тихом месте за большими валунами, где в розово-золотом свете утренней зари он увидел наконец прямо перед собой так далеко и так невероятно близко горы, невидимые, не существовавшие еще вчера, когда сюда поднялись, голодные, усталые, промокшие и стали располагаться на ночевку, полностью скрытые серыми низкими облаками и сизой дымкой. И такими чудесными, волшебными и, что, быть может, важнее всего прочего, лично добытыми после трех дней похода в сыром тумане, дымке и росе показались ему эти черные прекрасные утята, разновеликий выводок, внезапно вылупившийся на рассвете из белой непроницаемой скорлупы, что под безбрежным куполом очистившегося до галактического донца неба Игорь стал звать жену. Громко и дико, как задохнувшийся, впервые воздуха набравший в легкие новорожденный:

– Аллочка! Алла!

Так бы и накликал камнепад, лавину, если бы не Алка. Стремительно из-за полога палатки выкатившаяся и зажавшая ему счастливый рот двумя руками. Да так хорошо и крепко залепила, полуусевшись у него на спине, полуповиснув на подбородке, что Игорь уже не мог ответить на ее вопрос. Смешно и трогательно обжигавший ему холку.

– Ты что, с ума сошел? Рехнулся?

Фантастический, немыслимый, впервые может быть за всю историю их рода, Валенков, заданный, причем по делу, полномочному представителю, наследнику, по мужской линии. Ты что, рехнулся? Нет, просто вырвался. Как эти красавцы-пики, проткнул внезапно родовую скорлупу.

А они и в самом деле оказались Зубьями, эти горы. Большим и Малым Зубом, пиком Юбилейный, а между ними Пилы Тайжесу.

* * *

Куда и как это ушло? Что сделало эти отрывы невозможными? Ее колени или особенности преподавания на общеинститутской кафедре вычислительной техники?

В ней не было, конечно, этого тайного валенковского тигелька, сосуда для переплавки знаний, для вечного превращения сырой руды в чугун, а чугуна – неоднородной ноздреватой черной массы – в блестящую и гладкую сталь. Но было нечто иное, и тоже генетическое и профессионально ценное – великолепный, несомненный артистизм. Унаследованный от отца, от бойкого говоруна и краснобая Айдара Бакимовича Гиматтинова. Способность и желанье обаять, влюбить и повести куда-нибудь. Не важно куда. Лишь бы за собой.

– Баба, сам себе врет и верит всю свою жизнь, – она его не уважала, презирала просто и открыто и этим также поражала Игоря. Самой возможностью оценивать отца. Судить, прикладывать аршин.

– Нет, правда, не знаю, почему вранье не изучают в курсе химии? Типичный процесс замещения воды хлором. Мужчины женщиной, а женщины овцой.

Именно это казалось Алке самым позорным. Перестать быть самой собой. Стать средой.

Ее собственным ответом неутолимой тяге влюблять и нравиться была открытость. Полная противоположность отцовскому приспособленчеству, ловкачеству и пафосу. Стопроцентная, нарочно культивируемая несерьезность, грубоватость и прямота. Так нравившаяся ее студентам и столь неприятная начальству. Но и не более того, всегда только сердившая, но никогда не раздражавшая. Игровая, легкая, художественная. И даже уместная, как проявление того глубинного, краеугольного, чем всегда и по определению отличалось высшее образование от среднего. Вольница, самостоятельность и самоценность, профессорско-преподавательское порто-франко.

– Я, говорит, не понимаю разницы между циклами с проверкой на входе и на выходе.

– А что вы понимаете? – его спрашиваю. А он мне с таким вызовом, ну, знаешь, какой-то лауреат студенческого фестиваля этого года.

– Разницу между тоникой и субдоминантой понимаю.

– Ну и отлично, – ему тогда сообщаю. – И очень хорошо. А ну-ка расскажите, как в до-мажоре строится терцквинтаккорд?

– До-ми-соль, – отвечает.

– А как его обращение?

– Ми-соль-до.

– Ну вот вам и разница между циклом с проверкой на входе и выходе. Где до, там и проверка. Докуда идем и где выходим. Все просто, – стоит, глазами моргает. Продул на своем поле.

– Поняли?

– Понял.

– А теперь пойте.

– Как?