Рассказы о животных

Днем он предпочитал прятаться в зарослях боярышника и дикой груши, среди которых случайно затерялся цветок дикой розы. Весну не любил. Когда расцветала примула, у дроздов начиналась пора любви, их крылья развевались, как паруса. Заяц подробно изучил все вокруг: где есть муравейник (он всегда первым показывался из-под снега — сверху сухой, с глубокими дырами, похожими на ноздри; вместо усов под ноздрями росла трава с пожелтевшими внизу стеблями — видно, там было сыро); где разгуливают кабаны (они без устали искали луковицы шалфея, оставляя после себя огромные бурые пятна); где золотится чемерица — желто-зеленая, с цветком, похожим на глаз, без зрачка и века. Чемерица чаще всего прорастала в дубравах, и, прыгая по опавшим за зиму поблекшим листьям, ему казалось, что он скачет по спинам крыс. Недалеко находился элеватор для щебенки — перевернутый усеченный конус с черно-синими, испачканными глиной стенками. Недалеко от прогнивших уже подпор, о которые ударялись при загрузке кузова самосвалов, росла береза и заблудившаяся сосенка. На дне каменоломни обычно поблескивала дождевая вода с черным, как угольная пыль, илом. К конусу вела дорога, очень ровная и сравнительно прямая для такой местности.

Но долина эта вовсе не была такой заброшенной, как это казалось. Кроме рыбаков, разжигавших костры на берегах озерка, сюда — ближняя речка была соленой — спускались косули и овцы, и выгнанные хозяевами на месячную вольную пастьбу козы. Колокольчики нарушали тишину, становилось почти весело — конечно, если со стадом не было собак. Те часто гонялись за ним — ленивые, неповоротливые домашние псы, — он без труда уходил от них, и это придавало ему уверенности. Он делался таким самоуверенным, что даже позволял людям приблизиться. Обычно это были пастухи, и он их видел со всеми подробностями: пуговицы на рукавах, складки одежды, козырьки фуражек. Он подметил нечто очень важное: эти люди единственные в этой долине, переполненной всевозможной живностью — от птиц до сусликов, — ничего не боялись, держались непринужденно, были спокойны. И он старался быть спокойным, но все же только зимой осмелился спуститься к реке.

На одном берегу этой речки тянулись железнодорожная линия и лента шоссе, а на другом светились огни села. По ночам улицы казались ему лентами с нанизанными на них огненными шарами. Но он так и не добрался до них — река не замерзала, она была полна мазута. В отличие от бежавших в горах потоков вода в ней не превращалась в лед даже в самые большие холода. Менялись только деревья и свет между ними. Он становился синим. Деревья же стояли неподвижно, или слегка покачивались под тяжестью снега. Он знал все эти подробности потому, что избрал себе убежищем крошечную тополиную рощицу. Она была редкой, и если б за ним погнались, бежать было бы некуда, но среди прямых стволов деревьев было так голо, что никто из его врагов просто не смел сунуться туда. Лисицы не шли дальше тропинки. Там была наброшена на пень довольно неряшливо содранная телячья кожа. Голодные зверьки, позабыв осторожность, по ночам забегали туда полакомиться, и тогда из засады звучал выстрел. Заяц был благодарен этим выстрелам — они спасали его.

Раз он наткнулся на патрон с поржавевшим ободком. Понюхал красный картон (тот пах землей и гарью), не предполагая, что в нем может таиться смерть. Он не ожидал встретить ее на шоссе. Как-то ночью, убегая от света фар, заяц долго прыгал по обледеневшему асфальту — до самого поворота, за которым резко свернул в сторону. И в то же мгновенье что-то ударило его сзади, но не очень сильно, он только кувыркнулся. Наверное, все получилось не так, как было задумано, — он пришел в себя в канавке, далеко от этого места, и долго сидел там очумелый, а двое мужчин из остановившейся машины, удивленные, что его нет на шоссе, начали поиски.

— Нет его, — сказал тот, что был с фонарем.

— Не может быть, — возразил второй, — я же слышал удар — мы его разделали в лепешку.

Это ударилась о броню ястребиная нога.

Хотел он того или нет — эта нога была перед глазами каждую ночь и каждый день. Кость одинаково ярко блестела и при свете луны и на солнце — вертикальная, тонкая посередине, а сверху, там, где она была сломана, утолщенная, округлая. Сначала ему казалось, что, когда он бежит, что-то летит над ним в воздухе — то ли оса, то ли стрекоза или бабочка, все равно, — и он очень удивлялся, почему оно преследует его непрерывно, не поднимается ввысь. Ему хотелось отскочить в сторону, чтобы дать тому дорогу, спрятаться, провалиться сквозь землю, но ему ни разу не удалось избавиться от своего преследователя, и тот ни разу не изменил ему; заяц к нему привык. У этого чудища не было такой кожи и шерстки как у зайца, у него вообще их не было; оно не меняло своего цвета, зимой на нем не задерживался снег, но оно было вполне настоящим, и все, даже эта его несгибаемость, говорило о том, что его нельзя путать с остальным, что оно сопровождает и будет сопровождать зайца до конца. Оно напоминало ему высохший стебель на сожженном зноем пятачке земли.