Рассказы о животных

Трясущимися руками дед ухватил Балкана за ногу и поволок вниз, к лугам. Мы хотели было пойти следом, но он обернулся и так зыркнул на нас, что мы бросились врассыпную. Вскоре дед воротился.

— Бросил поганца в реку, — сказал дед. — Чтоб и духу не было…

Нам жалко было пса, да и он тоже хорош. За полгода мы не съели ни крошки масла и, выходит, зря… Придется опять старые царвули латать… Все в доме приуныли. Вечером за ужином никто и словом не обмолвился. Наутро все встали рано. Какой уж тут сон, когда дед всю ночь кашлять не переставал. Выбегаем и что же видим? На галерейке, у порога, свернулся калачиком наш Балкан. Лежит, ушами поводит и так умильно на нас посматривает. Мы же все, начиная с деда и кончая моим меньшим братцем, обрадовались ему будто дорогому гостю. И сразу же и у деда, и у моего отца, и у теток, и у нас, детей, лица посветлели. Все заулыбались, начали обниматься и целоваться.

— Что ж, теперь мы квиты, — сказал дед. — Пакостника Балкана больше нету, с сегодняшнего дня у нас появился новый пес. Только, чур, не будь таким неблагодарным — по твоей милости дети остались без обувки…

Пес в ответ виновато взвизгнул. В глазах его светилось раскаяние и обещание впредь честно служить хозяину, делить с ним радость и горе…

— А теперь дайте ему тюри, — сказал дед. — Больному псу, как и больному человеку, полагается легкая пища.

Мы, детишки, мигом согрели в миске воды, накрошили в нее сухих корочек и поставили перед Балканом. Он ел, а сам то и дело благодарно поскуливал, дружелюбно помахивая хвостом.

Поев, встал и отошел в тень под грушевым деревом. А вечером мы услышали знакомый заливистый лай и поняли, что по улице идет человек из чужого села.

С тех пор до конца своих дней Балкан был примерным псом, и мы были благодарны ему за усердную службу. А когда он пропал, все в доме плакали.

Перевод М. Качауновой.

ВЕСЕЛИН АНДРЕЕВ

ДВОЕ И КОСУЛЯ

— Может, сегодня не придет… — в голосе Вихря прозвучало сомнение.

— Придет, — успокоил его Стамен.

— Не знаю…

— А я знаю.

Вихрь почувствовал себя задетым. Ему бы такую уверенность, да вот опыта не хватает — отсюда и сомнения.

— Почему ты так уверен?

— Тот, кто жил в горах, знает это наверняка. Особенно, если занимался охотой.

Вихрь хотел было спросить, что еще надо знать тому, кто живет в горах, но передумал из гордости. Он партизанил уже давно, но сам был городской, а привыкнуть к жизни в горах оказалось не так-то просто. К тому же Вихрю никогда не приходилось охотиться.

— Трава на этой поляне мягкая, сочная, не вытоптанная…

Они говорили друг с другом так, будто ждали друга-товарища, от которого зависела их судьба.

В последнем бою с жандармерией они вдвоем задержали противника на Козьей тропе до наступления сумерек, и теперь, отстав от своих, вот уже целую неделю плутали в горах, не встречая ни человека, ни зверя. Район был оцеплен плотно, и при каждой попытке спуститься в одну из близлежащих горных деревушек они попадали под обстрел.

Вихрь мрачно острил: «Робинзон и Пятница, а по пятам — орда дикарей!»

Были, правда, еще птицы, но с птицами какой разговор! Они парят себе там, в вышине, недосягаемые. А разные жучки, букашки, знай, копошатся, занятые своими мещанскими заботами и равнодушные.

Впрочем, с божьими коровками разговаривать было можно. Это делал Вихрь тайком от Стамена. Вопрос к божьей коровке всегда был один и тот же: «Божья коровка, полети на небо да скажи, где моя суженая-ряженая!» Потом по всем правилам детской игры Вихрь раскрывал ладонь, и жучок долго разгуливал по ней, нежно щекоча кожу своими крохотными лапками; Вихрю хотелось его погладить, но жучок был такой крохотный… Он застывал на кончике пальца, словно задумавшись над ответом, потом красный купол с черными точками раскалывался, выпрастывались прозрачно-черные крылышки, и божья коровка улетала в сторону Софии.

Вихрь делал вид, будто не замечает, что туда дует ветер. Просто ему так хотелось: его суженая-ряженая была в Софии. Точнее — в софийской тюрьме.

И вот наконец-то на поляне появилась косуля с маленьким олененком…

Стамен и Вихрь лежали за двумя буками — стволы их были снизу черные, шершавые, покрытые белесыми лишаями, а повыше — гладкие, почти белые. Из-за деревьев виднелась вся поляна, широкая и просторная. Солнце еще только встало, и все кругом выглядело свежим, сочным: светло-голубое небо, темные от ночной росы, блестевшие, будто полированные, листья буков, буйное разнотравье поляны, по которому гулял утренний ветерок, то раздувая, то гася искорки росы. Над поляной и над вершинами гор висела серебристо-сизая мгла, смягчавшая краски. Воздух был так прозрачен, что казалось: не будь деревьев, можно было бы охватить взором бесконечную даль.

Косуля с детенышем вышла из букового леса и сразу вписалась в солнечную картину, еще более оживив ее, придав законченный вид. Солнечные блики заиграли на шерсти животных — коричнево-красной на гладком туловище, белой на брюхе, черной между рожками и на кончике мордочки.