Рассказы о

Нехарактерная фотография Довлатова. Ни великолепия, ни величия, ни даже физической великости. Ни неприступности. Ни тяжелого взгляда. Ни горечи, ни что неплохо бы выпить, ни что надо завязывать. Ни «Сереги». Никакой литературы, никакого места в литературе, собратьев по литературе, супостатов, шакалов, шушеры, уважаемых, не вполне, ровни… Рассказывал (и я этого рассказа не встречал напечатанным), как, свернув с Невского на Рубинштейна, был остановлен ровесником, незнакомым, несколько обдерганным: вы меня, Сергей Донатович, не знаете, но я тоже пробую силы в прозе, и для меня было бы очень важно, не говоря уже какая честь, услышать ваше мнение. Не сейчас, не сейчас, разумеется, но если бы в обозримое время у вас нашлась минутка взглянуть на мои опыты… «Я был так поражен, – говорил Довлатов, – что есть люди, которые относятся ко мне так, как я к [он назвал имя, а потом другое, в сопровождении нескольких слов, которые вместе с именами – сюжет отдельного рассказа, который я сейчас опускаю], так польщен, так благодарен, что сказал: «Какие глупости! Мы в двух кварталах от моего дома. Зайдем и поговорим. У меня, правда, мама больна, но мы пройдем тихонько ко мне…» – «Что вы! Ни в коем случае! Я бы никогда себе не позволил… Никогда не простил…» После благородных препирательств я его все-таки уговорил. Когда мы уже поднимались по лестнице, он мне объяснял: «Серега, ты пойми. Андрей, бля, Белый и Александр, нах, Блок…» Войдя в коридор, толкнул мамину дверь: «Болеем, мамаша?» – ну и дальше.

На фото же: дочь Катерина, жена Елена, довольный и тронутый происходящим отец.

Первый раз меня выпустили за границу – по прохождении 13 инстанций, иногда абсолютно неизвестных, неугадываемых и мною так и не понятых, – в конце лета 1988 года. Официальное приглашение было из Веллсли-колледжа прочесть лекцию и провести семинар, но когда я прилетел, меня ждала еще дюжина подобных приглашений. Одно из Университета Джорджа Мейсона от Аксенова. Они жили в Вашингтоне Ди-Си, в Джорджтауне. За три дня, что я у них провел, мы поболтались по городу и окрестностям. Через два месяца предстояли выборы президента, на улицах там и здесь стояли, приглашая сфотографироваться, фанерные фигуры кандидатов и их жен. Мы своего не упустили. Портфель под мышкой у Аксенова – пилота военно-воздушного флота Италии времен Муссолини, куплен в антикварном магазине. Впоследствии подарен им моему сыну, в настоящее время, потерявший один из двух замков, находится в моем распоряжении.

Когда я от них уезжал, Майя выставила на стол завтрак обильный невероятно. У меня все 5 или 6 недель пребывания в Штатах было взвинченное, напряженное состояние, спал по пять часов в сутки, мне казалось, что во мне меняется кровь. Те, кого 15 и 10 лет назад я хоронил, а они меня, встречали меня живые. Я сказал, что съем только это и это, больше не могу. Она смотрела на меня с состраданием и повторяла: «Да ты ешь, ешь. Когда ты в следующий раз-то поешь?» С увесистым пакетом «на дорогу» мы погрузились в белый «Мерседес», который я с согласия Аксенова называл непрофессионально «полуторным», и он повез меня на вокзал.

А фотография «костюмная», за столом – 1994 год, Кеннановский Институт в Вашингтоне. Меня туда пригласили стипендиатом на 10 месяцев. Вообще-то, это заведение для историков, экономистов, политологов, такого рода людей, – со всего мира, на разные сроки. Они там проводят исследования каждый по своей теме. В отдельных, замечу, довольно уютных кабинетах. Но время от времени руководство делает как бы зиг-заг и приглашает писателя – или поэта, как в моем случае. Мне показалось – чтобы внести в это годами отлаженное предприятие некую иную струю, относительно неожиданную. До меня за 4 года был Войнович, за 12 лет – Аксенов. Два-три раза в неделю устраивается выступление кого-то из феллоуз, иногда парное, с элементами диспута. Однажды парой предложили быть мне с Аксеновым. Директором института был умница, человек обширных знаний, мастер со– и противопоставлений Блэр Рубл. Не Рубль, но чем-то русофильским отдавало.