Рассказы писателей Каталонии

Но сегодня он туда прибрел. Может, потому, что вторая половина дня для него плохо началась. Дома Кело прошел по всему коридору — от входа с улицы Форн до выхода на улицу Сота — в башмаках, залепленных грязью. Как могла мама требовать, чтобы Кело сам заметил, что она только что вымыла пол, потому и циновки у входа нет? Ну и отчитала его как следует. Жизнь показалась Кело до того мрачной, что ему стало все равно, решительно все равно, куда идти, вот и побрел в городской скверик. Даже воспоминание о машинном отделении «Титаника» не могло нагнать на него такой печали.

Когда он приходит в скверик, там никого нет. Деревья и на деревья-то непохожи, незнакомых людей не видно, потому что представители «третьего возраста» дожидаются часа, когда солнце перестанет припекать. В скверике один только Виктор. Он живет на другом краю городка, около электростанции, Кело с ним незнаком. Разве что по школе, да и то не очень, ведь Виктор классом старше. Сейчас он восседает на угловых качелях и раскачивается с большим азартом, кричит что есть силы всякий раз, когда взлетает вверх.

— Привет! — говорит Кело, садясь на средние качели.

Виктор сперва качнулся два раза.

— Привет, Микки! — откликается он наконец, когда снижается.

Кело раскачивается угрюмо, взлетает не особо высоко. Раскачивается, знаете ли, с тем же настроением, с которым мог бы футболить по мостовой пустую консервную банку. Молчаливое уныние одного и шумный восторг другого составляют резкий контраст. В конце концов Кело говорит — очень громко, чтобы Виктор расслышал:

— Ты так кричишь — прямо как Тарзан среди обезьян!

— Еще бы! Так и есть! — приветливо и со смехом отвечает Виктор. — Попал в точку!

Он ничего не объясняет, так что Кело в раздражении слезает с качелей и поворачивается, чтобы уйти.

— Погоди, послушай!

Виктор притормаживает и соскакивает на землю.

— Хочешь, скажу тебе один секрет?

Вот глупый, думает, Кело поверит всякой детской чепухе. Кело не отвечает.

— Самый настоящий секрет, не ерунда какая-нибудь. Из этих трех сидений два самые обыкновенные, но третье — что надо, и я его всегда выбираю. Вот увидишь… Ты знаешь, что мой отец — плотник?

— Нет.

— Да, плотник. И слесарь заказал ему сиденья для качелей, работа нехитрая. Отец сделал их из старых толстых досок, чтобы получилось покрепче. На два сиденья он пустил доски от какой-то двери, не знаю, где она раньше стояла, но, ясное дело, эта дверь только и видала на своем веку что людей из нашего городка, как они ходят туда-сюда. А третье… У отца была одна доска, он нашел ее на берегу и особо полюбил. Уж такой они народ, плотники: некоторые доски любят особо. Ну вот, видит он, что из двери третьего сиденья не получится, ну и пустил на него эту доску. А доска, как видно, была от корабля, и корабль этот куда только не ходил, в Африку, даже в Океанию, поди знай. Вот потому это сиденье и получилось особенное.

— Ну, сейчас, когда все три выкрашены зеленой краской, они стали совсем одинаковые.

— Это только кажется, старина, только кажется. Хочешь, можешь проверить, вот давай проверь.

Кело сел на качели Виктора.

— Оттолкнись как следует!

Кело тоже умеет, когда захочет, раскачиваться так, что в ушах свист стоит. Вот он уже летает — оп-ля, оп-ля! — из конца в конец. Если бы мама увидела, ей бы не понравилось.

— Ну и что? — кричит он, — Никакой разницы.

— Погляди на листья вон того дерева.

— Тоже мне листья! Петрушка какая-то!

— Сперва взгляни, а потом говори. И не закрывай глаза!

При каждом взлете — как это может быть? — листья становятся все крупнее, а ветки толще. Скоро деревце из сквера городка Пау-Вила превращается в самое могучее дерево, какое видел Кело в своей жизни. Нет, ни платан возле приходской церкви, ни дуб, что растет на хуторе у Пуча, не такие высокие, не такие раскидистые. И дерево все разрастается, и зеленые листья на одних ветках одного оттенка, на других — другого… Только что там было всего одно дерево, а теперь целый лес, густой, с лианами, перекидывающимися со ствола на ствол, и деревьев много-премного. Вон на том, в глубине, цветы огромные, словно тарелки, они белые, красные, розовые и как будто из фарфора. Из гущи цветов вылетает птица, перья синие и желтые, красный хохолок; птица пролетает над самой головой Кело.

— Ну как, Микки, что скажешь?

Кело в ответ ни слова. Что тут скажешь? Он уже давно зажмурился, но это не имеет значения. Теперь целая стая мартышек с визгом карабкается вверх по ветвям. Может, заметили пантеру? Кело не может ее разглядеть в такой чаще. Но он видит реку, широкую реку, она течет по лесу. По реке плавают какие-то бревна, наверное, это крокодилы. Ну да, один шевельнулся! На берегу реки пятеро негров, они голые, статные, высокие, кожа лоснится, в руках копья, длинные-предлинные. А они-то могут разглядеть Кело? Один — царек, наверное, у него на голове какой-то убор вроде львиной гривы, только ярко-красного цвета — поднимает на Кело глаза, и руку тоже поднимает в знак приветствия, и кричит:

— Убалуба!

Кело в ответ поднимает руку:

— Убалуба!