Он вырос в темной грязной конторе Додсона и Фогга — небезызвестных читателю поверенных коварной недоброжелательницы мистера Пиквика — вдовы-истицы Марты Бардл — и с детских лет вдыхал затхлый сырой воздух этого заведения, пропитанный испарениями от самых разнообразных портящихся предметов. Должно быть, на формирование внешности нашего героя — человека немощного и чахлого — наибольшее влияние оказали драная, засаленная обивка мебели и старые, местами истлевшие портьеры. Что касается внутреннего развития его личности, то здесь, вне всякого сомнения, решающая роль принадлежит великому искусству красиво и разборчиво писать, называемому каллиграфией, которое он изучил, перелистывая кипы старых, давно забытых дел, до отказа заполнявших полки конторы Додсона и Фогга. Мастерски выведенные буквы, заботливо сохраненные для потомства, положили начало его истинной страсти к каллиграфии. На пыльных полках можно было обнаружить любые образцы этого ныне утраченного искусства — от строгого, тяжелого почерка былых времен до почти фривольных завитушек теперешних лондонских денди. Впрочем, это и не удивительно, если иметь в виду, что господа Додсон и Фогг унаследовали контору от своих родителей, а те соответственно от своих, и так далее вплоть до всеми забытых далеких предков, о которых известно только, что они тоже являлись ревностными служителями Юриспруденции, стояли на страже Закона и следили за выполнением решений Суда. Надобно заметить, что господа Додсон и Фогг были весьма довольны этим обстоятельством и не упускали случая напомнить клиентам свою «судейскую» родословную, любезно улыбаясь и легко постукивая кончиками пальцев по стоявшему на столе серебряному чернильному прибору.
Каллиграф — как окрестили нашего героя — провел детские и юношеские годы в тщательном изучении самых разнообразных и чудесных приемов письма и, будучи от природы человеком способным, настолько преуспел на этом славном поприще, что вскоре стал пользоваться в Лондоне неоспоримым авторитетом. Он обладал завидным трудолюбием, а потому быстро освоил английский курсив, воскресив из небытия и изучив забытый труд Чарльза Снеля «Техника и практика письма». Кроме того, Каллиграф проштудировал сочинения Эдварда Кокера, Томаса Уатсона и Дункана Смита, заимствовав у последнего в высшей степени любопытный «мелкий английский курсив». Несмотря на то что Каллиграф был настоящим патриотом, именно его перу принадлежат страницы откровенной критики (или критической откровенности) в адрес англосаксонской манеры письма. Особенно известным стало следующее глубокое суждение: «В последнее время англичане достигли завидных успехов, доказав с пером в руке, что в каллиграфии отличаются тем же тонким и изысканным вкусом, что и в прочих искусствах. Однако, несмотря на известные превосходства, настолько выделяющие эту нацию среди других, приходится признать, что даже самые лучшие образцы английского письма все же не лишены недостатков. Ну разве позволительно забывать о том, что широкие и приземистые буквы делают почерк неуклюжим, лишая его легкости и изящества! Этот эффект еще более усиливается вследствие недостаточного изгиба соединительных линий (называемых также линиями связи), которые располагаются между буквами. Кроме того, большой урон красоте письма наносится тем, что в Англии оно выполняется очень тонким пером с двойным срезом. Таким пером совершенно невозможно плавно и естественно выводить «жирные» и «волосяные» линии, составляющие, пользуясь выражением живописцев, «светотень» каллиграфии. Более всего этот недостаток проявляется в так называемом «рондб», или национальном курсиве. Это письмо, изысканное и хорошего вкуса, могло быть куда более быстрым, если бы англичане приучились, как прочие нации, к естественному, ровному и мягкому движению пера, а не нажимали бы на него изо всех сил, чтобы достичь утолщения линий, которого нельзя добиться иным способом, используя перо слишком острое или слишком тонкое».
Ученые мужи не только Англии, но и всей Европы высоко оценили данное суждение, а один из них — дон Торквато Торио де ла Рива-и-Эрреро, почетный член Королевского экономического общества в Мадриде, смотритель архива его светлости сеньора маркиза д’Асторги, переписчик королевских привилегий и хранитель библиотеки древних рукописей его величества, даже включил слова Каллиграфа (как свои собственные) в книгу «Искусство письма», снабдив их следующим комментарием: «Конечно, мы, испанцы, с негодованием взираем на это жалкое подобие букв, производимых таким тонким острием пера, но разве сердца англичан не переполняют те же чувства при виде наших букв, написанных толстым пером, разве не производят они на чопорных британцев впечатление каракулей, выведенных клюкой, а то и старой разбитой метлой? Несомненно одно: каждая нация в данном вопросе имеет право на собственную точку зрения».