Рассказы писателей Каталонии

Тогда он привел в порядок и укрепил растерзанную решетку оконца. Но вот и сегодня его поднял с постели шум и гам в курятнике: хищнице снова удалось туда проникнуть. И сбежать до его прихода. Подобрав мертвых кур, Жозеп бросил тушки свиньям, которые и сожрали их в мгновение ока. Конша, жена, как чумы боялась обескровленного мяса. Старики говорили: кто ест такое мясо, умрет той же смертью. В полночь прилетит большая страшная птица с лицом человека, сядет тебе на постель и высосет из тебя всю кровь… «Ну, погоди у меня…» — пробормотал Жозеп Ботинес и пошел спать.

На другой вечер, поужинав, он вышел из дому, прихватив с собой двустволку шестнадцатого калибра. Ночь была чудесная, тихая, лунная. Человек шел настороженно, ко всему готовый, и сверчки, первые летние сверчки, смолкали, когда он проходил мимо. Где-то вдали выла собака. Жозеп шел к полоске земли, пролегавшей между полем и рощицей каменного дуба, — заброшенной полоске глинистой земли, усыпанной щебнем, где росло несколько рожковых деревьев да пара смоковниц. Скудная земля, негодная для посева; только высокому, буйно цветущему чертополоху было здесь привольно.

Вскарабкавшись вверх по узловатому стволу смоковницы, Жозеп уселся верхом на один из сучьев. Дышалось тяжело, и он подумал, что когда-то, молодым, лазал по деревьям как кошка. Пора цвётения прошла, на ветвях уже виднелись плоды. Он сорвал одну винную ягоду, откусил, пожевал — нет, рано, плод был твердый, с резким, вяжущим вкусом.

Здесь начиналось подножие холма, густо поросшее подлеском и кустарником: маслины, ладанник, боярышник, дрок, крушина, а чуть дальше — темные кроны дубов и сосен. А еще дальше виднелся гребень холма — черный силуэт на фоне сверкающего звездами неба. Тишина прерывалась лишь криками совы, треском сверчков и какими-то неясными звуками, отголосками таинственной жизни леса. Там, внизу, в полях, луна окрашивала мертвенно-голубым цветом высокую ниву, и кроны миндаля высились огромными, нежных и переливчатых очертаний башнями. Жозеп Ботинес изготовился и замер, поджидая генету.

Пролетела большая темная птица, разгоняя ночную тишину резкими ударами крыльев. Два кролика выскочили из зарослей папоротника и устроили веселую беготню друг за другом на лужайке… Медленно, медленно Жозеп забывал о беге времени и погружался в тихое и беспредельно светлое состояние души… казалось, эта ночь будет длиться вечно и теперь он навсегда свободен от ставших привычными оков — работы, семьи… А временами казалось, что он спит и видит сон или что он затерялся в какой-то неизвестной местности, откуда нет возврата, или же обитает в ином мире…

Еле слышный, сверху долетел звук трубы — наверное, начиналось ночное гулянье в приморском отеле, на противоположном склоне холма. Сын, Рафаэль, служил там официантом. Остров кишел туристами, каждое лето их наезжало все больше, и гостиницы росли как грибы. Та, где сейчас веселились, была первой открывшейся на пляже Сан-Телм. Старая вилла когда-то модной архитектуры, с башенкой, облицованной лиловой майоликой, с садом, где росли старые липы. В годы войны в Европе здесь, на вилле, проживал бельгийский маркиз с супругой, а теперь вот, поди-ка, устроили гостиницу. Недавно Жозеп ее видел — и был слегка ошарашен. Лучший особняк на побережье, казалось, созданный для летнего времяпрепровождения праздных аристократов, людей с положением, таких, как, скажем, сеньоры де Аленьяр, доктор Пикорнель, семейство Пужол Кабрер, бельгийские маркизы… и на тебе — постоялый двор, ни дать ни взять — таверна Пизоса или Рамонета! А сын Ботинеса — официантом…

Не далее как сегодня за ужином сын смеялся, когда узнал, что Жозеп идет стеречь генету. «Потратишь ночь ради какой-то чепухи, отец. Лучше бы продал усадьбу — и давай откроем бар на берегу. Туристов будет наезжать чем дальше, тем больше, вот увидишь. Куры, боже ты мой, большое дело — куры!.. Курице красная цена — десять-пятнадцать дуро, а я это получаю чаевыми за час-другой». А Рафаэль сейчас, думал Жозеп Ботинес, тоже, наверное, веселится на лужайке с цветными фонариками, танцует небось с какой-нибудь из этих иностранок, белокурых, стройных, загорелых. Таких женщин, как сейчас у Рафаэля, у его отца никогда не было. Да и не будет. В молодости, бывало, когда он выходил найти себе женщину, иногда его подзывала к себе какая-нибудь этакая — пышная, величественного вида. Но, когда разденется, оказывалось, что у нее живот как бочонок и отвислые груди и движется она машинально, словно думает о чем-то другом… А у Рафаэля теперь все сплошь иностранки. Нет, не будет он крестьянствовать, Рафаэль-то, не будет помогать отцу, как, бывало, в детстве…