Рассказы. Повести. Легенды

   Мало-помалу и всех убаюкала тихая морозная ночь. Спокойно и ровно катились повозки по гладкой дороге; еще спокойнее глядел на них одноглазый месяц, окруженный широким белесоватым кольцом. Один только Кумачев долго не мог успокоиться и лежал, уткнувшись в воротник дохи. Каких-каких дум не передумалось ему в это время! То вставал перед ним обольстительный образ Ольги Васильевны, неотступно влекущий куда-то на радости и восторги; то видение сменялось тоскою о предстоящей жизни, бесцельной и черствой; то вспоминалось старое, когда он был еще Мифочка, резвый мальчишка, школьный затейник...

   Где они все, его школьные сверстники? Куда, по каким путям разбрелась эта молодая ватага, когда-то сплоченная одними интересами, подчас разгульная и бесшабашная?

   Куда девались те немногие, мечтавшие о науке, об идеалах?.. Прошла весна - и нет никого, и расселись они все по городам и столицам, и не слыхать о них!.. Вот несуг и Мифочку быстрые кони, только куда? зачем? Что ему нужно от всей этой ярмарки и всех этих коммерческих оборотов, которым придется посвятить всю свою жизнь?.. Всю жизнь!.. Ничего ему не нужно от них, и сам он не знает, почему так нелепо сложилась его судьба.

   Беззаботною рысью несутся тройки, дремлют усталые седоки, а дорога между тем, изменив ненадолго Волге, устремилась в сторону и пошла озерами. Показались Аракчеевские аллеи, а с ними и первые ухабы, по которым, ныряя, загромыхали повозки, то проваливаясь с шумом, то опять выбиваясь.

   Обсаженная деревьями, по приказу графа Аракчеева, дорога славилась своими ухабами. Проснувшись от сильных толчков, Тирман в раздражении крикнул какое-то слово, на которое даже ямщик обернулся и сочувственно сказал:

   -- Ничего не поделаешь! Если бы не деревья, много бы вольготнее было.

   -- Ах, Аракчеев! - ворчал и Бородатов, когда на ухабе на него наваливался Матвей Матвеевич. - Ох, Аракчеев...

   Никто не мог спать. То и дело раздавался чей-нибудь голос, чаще всех Ольга Васильевна взвизгивала на ухабах и затем хохотала. Ночной ветер проносился иногда между деревьями и передувал дорогу, выхватывая залежи рассыпчатого снега. Долгая зимняя ночь казалась бесконечной; ухабы и толчки не давали продолжительного покоя.

   Иногда, неожиданно просыпаясь, Матвей Матвеевич вскрикивал раздраженно:

   -- Да пошел же ты, чертов сын!

   Но, зная ямщицкое упрямство, опять завертывался в доху и засыпал тревожным, коротким сном. Долго-долго тянулись Аракчеевские аллеи, и сразу нельзя было привыкнуть к ухабам; а когда с ними уже свыклись, аллеи кончились и тройки приближались к городу Васильсурску.

   Начинало светать.

   Ночная мгла рассеивалась, но небо было мутное, и мутен был воздух. По скату горы чернели разбросанные жилища, за ними вставали в тумане городские постройки, и, точно скелет, торчала длинная тощая колокольня с длинным шпицем, стремившимся, как указательный перст, к мутному небу. И, глядя на него, вспоминалась истина, что на устье Суры построил царь Василий город Василь от набегов татар-разбойников; а глядя на громадный острог, господствовавший над городом, приходила на ум другая истина, что в городе Василе развелось в позднейшие времена очень много своих собственных воров и разбойников...

   -- А что, Матвей Матвеевич, не испробовать ли здесь знаменитых стерлядей? - сказал Сучков, подходя к повозке Панфилова, когда они подъехали к станции. - Сурская стерлядь сама во рту, говорят, тает.

   Матвей Матвеевич был очень сердит, и ему было не до стерлядей.

   -- А ну их...

   Впопыхах он даже не нашелся, как выбраниться, и закричал:

   -- Староста! Лошадей!..

   Зимний рассвет способен всякого навести на досаду:

   до такой степени он медлителен и как будто ленив. Едешь-едешь, а все та же муть вокруг, все то же мутное небо и седой туман впереди, как было и в Васильсурске, а между тем город уже миновали и целый час прошел, как тронулись дальше. Серо, бледно, неуютно. Ветер совершенно затих, но утренний мороз пощипывает сильнее, едва высунешь нос из-под шубы.

   Дорога снова лежала вдоль Волги, гладкая, раздольная, а упрямцы, русские ямщики, сменились старательными чувашами.

   -- Смотри ты, если плохо поедешь! - пригрозил своему ямщику Матвей Матвеевич, показывая кулак.

   Чуваш молча вспрыгнул на облучок и во весь дух погнал тройку.

   Все ямщики были точно братья родные: все румяные, волосатые, с узкими глазами и реденькими бородками; у всех одинаковые шапки с черным околышем из поддельного барашка, одинаковые кафтаны и одинаковый общий вид.

   У станции Сумки чувашей стояла целая толпа, когда к ней подъехали тройки. Сучков, желая потешить Ольгу Васильевну, крикнул, подходя к ямщикам:

   -- Василий Иваныч!

   -- А? - хором ответили чуваши и все разом обернулись на окрик.

   Ольга Васильевна залилась звонким хохотом.

   -- Василий Иваныч! - крикнул с другой стороны Тирман.

   Вся толпа обернулась в его сторону.

   -- Да разве вас всех зовут Васильями Иванычами? - со смехом спросил Кумачев.

   -- А что же! - отвечали простодушные чуваши.

   -- Это у них любимые имена, - объяснил Панфилов, подойдя к компании.

   -- Нисколько! - возразил Сучков. - Дело не в любви.