Рассказы. Повести. Легенды

   -- Не видать... Либо здесь, либо спит: у него ведь даром время не тратится.

   Далее разговор перешел на оперу. Впечатление обоих было нелестное, и они решили больше не слушать,

   -- Где Тирман? - спросили по приезде на Вольную почту.

   -- Нету-с, - ответил слуга.

   -- А не сказал, куда он поехал?.

   -- Оделись и поехали. В восемь часов еще собрались.

   Панфилов стоял, вытаращив глаза.

   -- А повозка? - выговорил он со страхом.

   -- В повозке поехали, ваше степенство.

   Матвей Матвеевич вспыхнул и, подняв обе руки, потряс над головой кулаками.

   -- Ах я старый дурак!! - вскричал он в негодовании. - И как я не раскусил этого лукавого Тирмашку!..

   Надул! Опять надул!.. И как я не догадался! Сколько мы времени потеряли напрасно! В восемь часов удрал, а теперь?..

   Он вынул часы.

   -- Не догонишь! Теперь далеко... не догнать! - говорил он чуть не плача.

   -- Да полно, Матвей Матвеевич, - успокаивал его Сучков - Видите, какая погода. Дорога испортилась, по такой дороге далеко не ускачет.

   -- Нет, как я попался, как я попался! Словно мальчишку надул. И догадало его подсунуть мне эту чертову афишу!

   Он дернул афишу за угол и сорвал ее со стены.

   -- Все равно, Матвей Матвеевич, давайте закусим на скорую руку, да и марш вдогонку.

   Подали ужин, но Панфилову не пилось, не елось.

   -- Ах этот Тирмашка несчастный!

   Однако плотный ужин и хорошее вино успокоили его настолько, что, садясь в повозку, он сказал Бородатову:

   -- Ну, теперь остается только спать!

   Погода была гнилая. С неба что-то сыпалось, не снег, не дождик, а какие-то мокрые и жесткие брызги.

   Сначала ехали городом, и, когда миновали так называемую Швейцарию, прилегающую к Казани, повозки погрузились во мрак.

   Ночь была черна. Лошади бежали осторожно. Путь лежал уже не по Волге, а по твердой земле. Ямщик боятся сбиться и сдерживал тройку, часто перекликаясь с задними ямщиками. Мороза не было, но ветер ходил винтом и забирался под шубы. Колокольчики надоедливо верещали, особенно по ухабам, откуда насилу вылезали повозки.

   До Собакина еще кое-как добрались, но дальше пошла такая дорога, которую даже татары ругали по-русски, а путники бранили татар. Матвей Матвеевич выходил из терпения, но, как на грех, то коренник распряжется, то пристяжная перескочит постромку, или повозка так засядет в ухабе, что лошади по нескольку минут бьются на месте, прежде чем ее вытащить; приходилось даже вылезать из повозок.

   -- Ну-ка! - говорил тогда бесцеремонно татарин, - выходи, бачка!

   Когда же распрягся коренник и пришлось дожидаться, пока его приводили в порядок, Панфилов истощил весь запас вразумительных слов, и ругаться начал уже Кротов, который знал откуда-то много татарской брани. Длинная ночь, безжалостно длинная, скучная, сырая, казалось, завладела всем миром и не думала никогда проходить.

   Едешь-едешь, а все вокруг прежний мрак, и с неба все что-то сыплется, и ветер бегает по полю, и слышится шум за повозкою, словно чей-то хвост метет за собою падающий снег...

   Усталость взяла свое. Опустили зонты, подняли фартуки и стали дремать под скучную песню начинающейся вьюги.

   Матвей Матвеевич спал как убитый, не просыпаясь даже на станциях, когда в повозку впрягали свежих коней.

   Когда он открыл глаза, был уже день. Он рассеянно огляделся, как бы стараясь что-то припомнить, и видно было по этим неуверенным взорам, что впечатление какой-то грезы не успело еще остыть.

   -- Где едем? - спросил он Бородатова, протирая глаза.

   Но Бородатов сам только что проснулся и в свою очередь спросил ямщика:

   -- Где едем?

   Не оборачиваясь, татарин поднял руку и указал на видневшиеся вдали сквозь голые прутья деревьев первые постройки уездного города.

   -- Вон он, Малмыж!

   День был хмурый. Серое небо с бродячими рваными тучами словно обвисло от гнетущей тяжести и готовилось опять порошить снегом. Сухой ветер налетал порывами, ударялся в задок повозки и пропадал надолго. Когда, проехав городом, вошли на почтовую станцию и Панфилов увидал смотрителя, то первое слово было про Тирмана:

   -- Давно ли проехал?

   -- Тирман?.. Давно. В пять часов утра были здесь, - сказал смотритель, справившись по книге. - И есть ничего не стали; перепрягли лошадей - и дальше!

   -- Черт знает что за человек! - пожал плечами Панфилов и обратился к Сучкову. - А вы говорите - догоним!