Рассказы. Повести. Легенды

   В воздухе стояла непонятная тишина. Было глухо, почти мертво, но не было тихо, потому что неуловимые звуки исходили от бора; они не слышались, а скорее ощущались, как ощущается слухом в пустой комнате присутствие живого человека, который молчит и даже не шевелится; но есть что-то слышное в самой жизни. Обманывает ли зрение, обманывается ли слух, но только никогда, ни в какую пору не бывает совершенно тихо в густом лесу, хотя бы не дрожал от ветра ни единый лист, ни единая хвоя. Вон свалившаяся сосна; лет двести росла она тут - огромная, серая; свалил ее ураган и выворотил вверх корнями. Но не ему бороться с вековыми лесами! Зацепили сосну товарищи за курчавую голову и держат на своих плечах, и не упала она трупом на землю, а легла поперек, как больная; а к торчащим корням ее протянула мохнатую лапу соседняя елка; еще год - и дотянется она до корней и закроет их товарищескою рукою от посторонних взглядов и злых непогод.

   -- Отмахали станцию! - весело воскликнул татарин, снова обернувшись к Кротову и улыбаясь во все лицо. - Греться будем! Водку пить будем!.. Гайда!! - крикнул он на коней и весело захлопал руками.

   Действительно, вскоре показалась станция, с старинным острокрылым орлом наверху, а за нею раскинулся поселок, дворов в пять или в шесть.

   Когда вошли в комнату, там за столом сидел молодой смотритель в расстегнутом сюртуке и ерошил волосы, которые и без того были уже все спутаны. У него было сумрачное, точно грязное, усталое лицо и взгляд был рассеян и зол. Казалось, смотритель был пьян. Взглянув на приезжих, он не переменил своей небрежной позы и продолжал ерошить волосы.

   -- Лошадей поскорее! - сказал ему Панфилов.

   Видя, что народу немало, смотритель спросил утомлен ным голосом, в котором чувствовалась досада и рассеянность:

   -- Сколько вас там?

   -- "Сколько вас там?" - невольно передразнил его Матвей Матвеевич, начиная сердиться. - Мы не бараны, чтобы нас отсчитывать поштучно! Вам говорят, лошадей!

   -- Да сколько, сколько?

   -- Три тройки, да поскорее!

   -- Столько нету, - заявил смотритель и, вставши, направился к двери.

   -- Господин смотритель! - строго остановил его Панфилов. - Потрудитесь достать лошадей: у меня курьерская!

   -- Говорю, сейчас нет. Подождите!

   -- Это не мое дело! - разгорячился Матвей Матвеевич. - Что за безобразие! Пожалуйте лошадей, я знать ничего не хочу!

   -- Ради бога, потише, - сказал на это смотритель вялым и ленивым голосом, видя, что Панфилов начинает сердиться и повышать тон.

   -- Нет, не потише, черт побери! - ответил тот уже вовсе громко. - Знайте свою обязанность!

   На беду, в дело вмешался мужик, стоявший до этого у печки. Он подошел к Панфилову и тихо, точно по секрету, начал шептать ему:

   -- Будьте покойны! Сейчас вернется... По своему делу поехали... Да что ж, Михайло Кузьмич, - обратился он к смотрителю, - ведь можно это сейчас...

   Но Панфилов не дал ему даже докончить. Едва он услыхал, что лошадей куда-то угнали по своему делу, как закричал на смотрителя:

   -- Как же вы смели? Как вы смеете! Тут курьерские, а вы по своим делам!

   Сучков и Бородатое тоже накинулись на него с упреками; поднялся страшный шум. Смотритель только весь сморщился и замахал руками, а мужик все вздыхал: "Ах ты, господи! Да постойте! Да ведь это..." Но его шепота не было слышно среди других голосов.

   -- Не кричите вы, ради бога!!. -- закричал уже сам смотритель тонким, взвизгнувшим голосом.

   Он подошел к Панфилову и добавил совершенно тихо:

   -- Здесь, - указал он куда-то, - умирает мой сын... ребенок... У меня голова мутится... Вон Савельич все сделает вам... Я ничего не знаю... Сын умирает... единственный!.. Отправил за доктором... Ну, жалуйтесь на меня... ну, делайте что хотите!

   Он опять замахал руками и опустился на стул. Мгновенно наступило молчание; все переглянулись. Только тут заметили, что смотритель был страшно бледен, даже как будто позеленел. А мужик опять зашептал Панфилову:

   -- Сейчас все устрою... Три нужно? Две-то найду, а вот третью... Нешто у Сидора взять? Али к Кривому сбегать?.. Небось Сидор услал... Ах ты, матушки мои, светы! Одною минутой, господа, обождите!

   И мужик, пыхтя и шепча, осторожными, но торопливыми шагами направился к двери и скрылся. Все чувствовали себя неловко. Чужое горе подействовало на них удручающе. Может быть, им стало совестно за свои крики, может быть, всякому пришла на мысль своя семья, с которой тоже неизвестно, что теперь делается!

   -- Извините, пожалуйста, - сказал Матвей Матвеевич, подходя к смотрителю - Кто же знал, что у вас семейное горе и что ребенок больной Я не стал бы кричать.

   -- Единственный! - ответил на это смотритель и опять начал путать волосы.

   Все молчали.

   Анютин осторожно толкнул Кротова и, когда тот обернулся, мигнул ему в сторону, где была выходная дверь, и оба затем вышли осторожными шагами на двор к повозкам.

   Туда же пришел и сучковский приказчик. Говорили все тихо, серьезно, точно боялись нарушить покой больного, хотя и стояли под открытым небом.

   Вскоре вернулся мужик и привел лошадей. Сбежались ямщики, и в четверть часа повозки были готовы.