Рассказы. Повести. Легенды

   Он мысленно сравнивал ее лицо с размалеванными лицами арфисток, которых час тому назад угощал в кабинете, слушая их песни и вольную болтовню, а иных даже обнимал и целовался с ними. Ему становилось гадко от этих воспоминаний. Он глядел на Феню и дивился, как мог он находить удовольствие среди тех, кто доступен каждому без симпатии, без любви, даже без уважения. И ему казалось, что он уже давно ненавидит эти лица с подведенными бровями, этот неискренний хохот, это необузданное веселье, весь этот чад продажной любви, из которого он только что выбрался с тяжелой головой и несвязными мыслями.

   -- Не гони меня, Феня, - ласково обратился к ней Афанасий Львович, и в голосе его дрогнула скорбная нотка. - Ты меня давно знаешь. Не бойся меня, я не злой человек.

   -- Что вы, Афанасий Львович! Кто же говорит... Я не боюсь... Сидите сколько угодно.

   -- А... ты все не про то, Феня! Ты думаешь, что я у вас постоялец, что я твоей Емельянихе деньги плачу, так мне уж и черт не брат! Сижу, мол, где хочу, делаю, что знаю.

   Нет, Феня!.. Ты лучше вот что скажи: веришь, что я не злой человек, что я тебе ничего худого не пожелаю? Коли веришь, садись рядом, а я тебе буду рассказывать...

   -- Рассказывайте, Афанасий Львович; я слушать буду все равно стоя.

   -- Садись, говорю тебе!..

   Курганов быстро поднялся и схватил ее за руку выше кисти. Феня взглянула на него с недоумением и страхом и прошептала:

   -- Афанасий Львович!.. Пустите, ради господа!..

   -- Я с тобой попросту говорю, а ты все дичишься. Ну, бог с тобой! упрекнул Курганов и, выпуская из своей руки ее руку, добавил: - Я думал, ты меня пожалеешь, Феня... Ну, налей хоть браги еще!

   Он сел опять на постель, а Феня подала ему наполненный стакан.

   -- Ты думаешь, я счастлив? - продолжал Афанасий Львович, отхлебывая браги. - Нет, Феня, все это чепуха...

   Да, чепуха! И вся жизнь моя - чепуха, просто хоть пулю в лоб!.. Для чего я живу? Ну, скажи, пожалуйста, я живу для какого черта? А? Кому я нужен?

   -- Что вы это, Афанасий Львович? - возразила та с недоверием. - Ваша ли жизнь нехороша?

   -- Чем же она хороша?

   -- Да все у вас есть... все вас любят... Сами вы такой...

   -- Какой это "такой"?

   -- Молодой... - сконфуженно договорила Феня, хотевшая было сказать "красивый".

   Курганов вздохнул и с грустью махнул рукой, как бы говоря, что его песенка спета.

   -- Молодой... - повторил он задумчиво и усмехнулся. - Был молодой, Феня! Был да сплыл!.. Вон уже скоро плешь начнет протираться... А выпито-то сколько?.. Ведь если все это в котел лить, что я выпил, так зелье то котел проест, а не то что живого человека... Э, где уж тут до молодости!

   Зря прошла! А вот ты отчего такая грустная всегда? - спросил он неожиданно, вглядываясь в ее лицо. - Или живется несладко?

   -- Я ничего...

   -- Знаю, как "ничего"! Уж больно Емельяниха-то у тебя шельма, да и Степаниде Егоровне тоже пальца в рот не клади.

   -- Нет, за бабушку мне надо бога молить, - возразила Феня. - Кабы не она, и жить бы как - неизвестно. Конечно, работы много, да я работать умею, мне нетрудно.

   -- Плюнь ты на свою бабушку. Терпеть ее не могу, старую хрычовку!

   -- Как же так, Афанасий Львович! Зачем так говорить, это мне даже грешно. Я, может быть... Я, может, и уйду... Только ведь, Афанасий Львович... Только я сама еще не знаю.

   -- Уйдешь? Куда уйдешь?

   -- Так... Куда-нибудь...

   Феня, теребя руками концы платка, осторожно взглянула на Курганова, как бы решая, можно ли сказать ему тайну, и добавила:

   -- В монастырь, может быть, пойду... Я давно собираюсь.

   -- В монастырь?.. Да ты с ума сошла, Феня! - воскликнул тот. - Зачем тебе в монастырь?

   -- Что же здесь-то делать, Афанасий Львович? - проговорила Феня, волнуясь все более. - Я ведь... мне ведь...

   -- Тяжело тебе здесь, вот что! - разрешил ее колебания Афанасий Львович. - А говоришь "ничего"! Какой ничего! Запрягли в работу, как лошадь, без отдыха. А ты все терпишь, все сносишь.

   -- Как же не терпеть... Конечно, нужно терпеть... Преподобная Феодора и не это терпела, когда в монастырь пошла... Вот и я, Афанасий Львович, должна претерпеть .. В монастыре будет еще труднее...

   -- Терпеть да терпеть, - проговорил Курганов, грустно кивая головой. Все только терпеть да страдать... А были ли у тебя радости, Феня? Знала ли ты когда свободу? Видела ли мир божий?.. Ничего ты этого не видала, и ничего ты не понимаешь! Ведь небось тебе и пожить хочется? И полюбить хочется? Правда? Ну, понежиться, что ли, приласкаться к милому человеку? А?

   Феня не отвечала; только руки ее проворнее затеребили платок.

   -- А жизнь-то кругом кипит, манит к себе!.. А ты вот про монастырь думаешь, потому что тебе тяжело здесь; все для тебя чужие, никто тебя не ценит... А ведь мир-то велик, жизнь-то на свободе сладка!.. Эх, Фенюша, Фенюша!.. Нашелся бы такой человек, который бы оценил тебя, полюбил, и ты бы тоже его полюбила, - разве задумаешься? Махнешь на все рукой и пойдешь за ним, куда позовет; правда? Ведь пойдешь? И монастырь забудешь и горе забудешь... С милым человеком год за день кажется... Правда? - допытывался Курганов, каждым словом бичуя Фенино сердце.