Рассказы. Повести. Легенды

   Она стояла, низко опустив голову, и молчала. Если б Афанасий Львович понимал, как он мучил ее, как насильно вызывал из глубины души затаенную печаль и неясные думы, называя прямыми именами ее скорби, которых она еще не умела назвать, он замолчал бы, но охмелевшая голова не работала, а язык, как нарочно, становился бойчее.

   -- Великое дело, Феня, - свобода! Живешь, как хочешь; никто с тебя слова не смеет взыскать; пошел, куда вздумал, вернулся, когда захотел... А тебя небось Емельяниха и к подруге без того не отпустит, чтобы не попрекнуть. Знаю я ее, чертову перечницу!

   -- У меня нет подруг, - ответила Феня почти сквозь слезы.

   Яркое розовое пятно выступило на ее левой щеке около подбородка, а лицо было по-прежнему белое. Курганов заметил это, и волнение Фени слегка сообщилось ему. Он следил за ее пальцами, которые нервно свертывали и раскатывали конец платка, глядел на ее волнующуюся грудь, на зардевшееся пятно на щеке и думал, что отпускать такую красивую девушку, полную жизни, в монастырь - жалко.

   -- Знаешь что, Феня! - воскликнул он неожиданно, ударяя себя ладонью по коленям. - Хочешь отсюда уехать?.. Уедем со мной!..

   Феня испуганно метнула на него взгляд, вспыхнула вся и, как бы не расслышав вопроса, зажмурила глаза и еще ниже опустила голову.

   На Курганова нашло вдохновение. Допивая глотками стакан, он начал рассказывать, где бывал, сколько объездил городов, какие видел страны.

   -- Поедем, Феня! - говорил он с увлечением. - Я тебе покажу Москву, про которую, знаешь, поется: златоглавая, белокаменная... Небось слыхала?.. Ну, говори, слыхала, что ли? Чего ж ты молчишь, Феня? Слыхала про Москву?

   -- Да... слыхала... - еле прошептала она.

   -- Ну вот. И в Петербург проедем; там дворцы стоят, государь живет... Оттуда махнем за границу. Улицы там какие! Дома какие - на крышу взглянешь, шапка свалится!.. Магазины, рестораны - черт знает!.. Здесь у нас снег да метели, мороз за уши дерет, а там где-нибудь на берегу моря тепло... цветы цветут... Ты видела когда-нибудь море? А виноградники? Идешь, а вокруг тебя рай земной: груши зреют, апельсины на ветках... виноград висит вот этакими кистями!.. Потом в море будем купаться... Волна это издали растет, бежит прямо на тебя... думаешь: ну, разбила! - а она рухнет и расстелется мелкой струйкой, запенится, зажурчит... а мы с тобой выкупаемся и пойдем к себе... кофе пить... Да, Феня! Цены ты себе не знаешь!

   Ведь если с тебя сорвать эти тряпки да нарядить тебя в хорошее платье, да в экипаж посадить, ведь все завидовать станут!..

   Любуясь ее волнением, Курганов все более убеждался, что Феня красавица и что взять ее отсюда необходимо, и в восторге воскликнул:

   -- Кончено дело! Едем, Фенюша!

   Он встал, шагнул к ней и положил на плечи ей руки.

   -- Ты ведь будешь меня любить? А? Будешь любить? Скажи, Фенюша, будешь любить? Ну, милая... скажи...

   Феня молчала. У нее голова кружилась. Она переставала понимать, где она, что с нею и не во сне ли все это...

   А Курганов все спрашивал, ласково, вкрадчиво, наклоняясь почти к самому лицу ее:

   -- Поедешь, Феня?.. Будешь меня любить?

   Его рука обвивала уже ее стан.

   -- Афанасий Львович... - с трудом прошептала Феня; дыхание ее обрывалось, ноги подкашивались. - Ради бога... Афанасий Львович!..

   Она медленно подняла на Курганова глаза, не то с упреком, не то с мольбою, и улыбалась ему, и дрожала, и ничего не могла вымолвить.

   -- Завтра, завтра, Фенюша, - шептал в ответ Курганов, гладя ее по голове. - Завтра утром приди мне сказать... Решайся... В среду я уезжаю отсюда, а если ты поедешь, так завтра же вечером соберемся! Право, Фенюша, хорошо поживем! Так завтра придешь с ответом? Не забудешь, Фенюша?

   Феня потрясла головой...

   -- Не забудешь? Придешь?

   Она кивнула, не помня себя. Она хотела что-то сказать ему, но Афанасий Львович быстро обнял ее и крепко поцеловал в губы, в глаза, в щеку... Феня вскрикнула и, как змея, извернувшись всем телом, выскользнула из его объятий, зашаталась и бросилась в сени.

   Курганов глядел на захлопнутую дверь, не двигаясь с места; потом достал портсигар и закурил папиросу. Потом, подождав с минуту, он взял свечку и нетвердыми шагами направился к себе наверх, откуда вскоре послышалось его богатырское храпение на весь дом.

VI

   Долга и уныла зимняя ночь - тянется, тянется, и не дождешься рассвета. За окном черно; стекла замерзли; проходит час, другой, третий, а черно по-прежнему, точно само время остановилось, и надежда на желанный рассвет переходит в досаду.

   Феня уже давно лежала в постели и старалась заснуть.

   Зажмурив глаза, она читала молитвы, но неотвязная мысль не давала покоя, а взволнованная кровь все стучала в виски... Вода по-прежнему мерно капала из рукомойника, да где-то вдалеке за окном брехала чужая собака. Свет лампадки мягко пронизывал ночной мрак, и отовсюду из этой полумглы на Феню глядели ласковые глаза Афанасия Львовича, везде чувствовалось его присутствие, слышался вкрадчивый голос: "Едешь со мною? Будешь меня любить?"