Рассказы. Повести. Легенды

   -- В Москве будет хуже, помяни мое слово. Да не забудь, про что мы с тобой говорили, а во-вторых, еще раз прошу: ни единому человеку не рассказывай, как тебя жулики напугали на пустыре. Про пустырь - ни гу-гу!

   Головами детей твоих запрещаю тебе это, помни!

   -- Да что ты меня стращаешь, Сережа? Что такое?

   На кого ты?

   -- Помни, друг: там... открою тебе суть. Там, говоою.

   оружие мы закопали. Понял?

   Ларион Иванович побледнел.

   -- Вот как, - произнес он еле слышно.

   -- Вот как! - крепко подтвердил зять. - Теперь тебе ясно, что не я, а наши тебе этого не простят в случае чего.

   Нарочно тебе сказал об этом, чтоб ты знал и понял.

   Ни слова. Ни единого слова! Ни другу, ни недругу. Понял?

   -- Понял. Будь покоен.

   -- Так помни!

   С этим и уехал в Москву Ларион Иванович.

   Здесь, пользуясь неисчерпанным еще отпуском, он решил не ходить пока на службу, а пошагать по городу да послушать, о чем говорят люди. Признания зятя крайне его изумили и встревожили. Значит, там, на пустыре, они закапывали оружие, оттого трое сильных людей и испугались его одного, человека слабого, и разбежались. Недаром у Сергея были тогда руки в свежей земле, и понятно, почему из куртки у него вывалился револьвер.

   "Вот оно что, - думал Ларион Иванович, неторопливо бродя по улицам Москвы и обдумывая свое отношение к неожиданным явлениям. - Надо бы Катю и детей сюда перевезти от греха", - соображал он; но уверение зятя, что в Москве "будет хуже", заставляло его менять свое решение. И действительно, не по поселкам же пойдет стрельба, уж если ей быть: конечно, все произойдет в Москве или в Петербурге. Так лучше уж оставить все как есть, а самому отдаться на волю судьбы! "Кому быть повешенным, того не застрелишь", - говорит пословица. На этом он и успокоился, тем более что видел, как объявленные манифестом свободы как будто бы не нарушаются и разговаривать теперь можно обо всем без боязни.

   Его как крестьянина, хотя и оторвавшегося от земли и деревни, интересовал всего больше Крестьянский союз.

   Там перед тысячами людей говорили люди такие слова и о таких делах, что сердце, казалось, выпрыгивало из груди. Когда держал речь товарищ Щербак, то дух захватывало как от радости, так и от страха.

   -- Время теперь особенное, - слышалось со всех сторон. - Особенное и ответственное. Государство наше разорено, законы наши неправильные и вредные для народа.

   Чиновники продажны, в судах кривда, казна без денег, долги неимоверные...

   И все это говорилось громко. А в ответ на это кричали тысячи голосов:

   -- Прогнать воров-чиновников! Народу - вся власть и вся земля! Требуем! Требуем!

   Все это гремело перед Девяткиным, как призывная труба, сверкало, как молния, захватывало дух, как в омуте.

   -- Крестьянство всегда страдало от гнета помещиков и правительства. Оно голодало, чтобы те были сыты. Их разоряли и держали в невежестве, чтобы было удобнее жить чиновникам и буржуям. Но этого больше не будет, товарищи! - кричал с эстрады кто-то маленький, с черной бородкой, в очках, и ему вторил кто-то рослый, взмахивая руками над головой, такими же большими, с толстыми длинными пальцами, как у зятя Сергея. - Больше этого не будет, товарищи! Крестьяне теперь уже не малые дети и понимают, кто их враг, кто их друг.

   -- Товарищи! - гремел другой голос. - Знаете ли, как царское правительство спаивает народ? Как много делается у нас для пьянства и как мало для народного просвещения? Знаете ли вы, что в прошедшем тысяча девятьсот четвертом году было выпито в России водки семьдесят два миллиона сто девяносто восемь тысяч ведер? Кроме того, пива выпито пятьдесят четыре миллиона ведер, не считая других спиртных напитков.

   Девяткин почувствовал точно шлепок по щеке. Ведь он всю свою жизнь, с самых ранних лет и до сего дня, работал именно в пивных заведениях, и он невольно стал вслушиваться в слова лохматого человека, чувствуя в них укор по своему адресу.

   -- Зато царское правительство получило чистого дохода от винной монополии за этот год ни много ни мало триста восемьдесят шесть миллионов шестьсот пятьдесят три тысячи рублей. Неплохо, товарищи?

   Оратор захохотал, произнеся эти слова. В ответ захохотали дружно и в зале.

   -- Представьте себе, товарищи, речку глубиной в аршин, а шириной в две сажени. И речка эта тянется на двести семьдесят четыре версты. Так вот всю эту речку, от самого верха и до самого дна, можно было бы заполнить выпитой водкой в России за один только прошедший девятьсот четвертый год. И вся эта водка - из царских казенных винных лавок. Понимаете, товарищи?

   Руки похолодели у Девяткина от таких слов. Это уже в его огород брошен был камень. Ведь это он, сам Девяткин, работал всю жизнь на такое дело, на такую пьяную речку чуть не в триста верст длиною.