Рассказы. Повести. Легенды

   Среди шума и гама на эстраде появился низкорослый, но плотный и, видимо, сильный человек; потрясая над головой кулаками, он пытался остановить шум и сам чтото кричал в народ. Наконец, можно было расслышать его слова, сначала отдельные и малопонятные, потом все более ясные. Он продолжал договаривать начатое:

   -- ...Полное уничтожение капитализма, полное уничтожение буржуазного государства - вот наша цель!

   Снова вскипели народные страсти, и, как бурное море, ответили массы грозными раскатами рева:

   -- Долой капитализм!

   -- К оружию! К оружию!

   -- Да здравствует пролетариат! Да здравствует его диктатура!

   Затаив дыхание, Девяткин с чувством глубочайшего волнения и интереса слушал все выступления, прижавшись к барьеру возле третьего ряда кресел. Ему было всех видно и всех слышно. Много нового, много неожиданного довелось ему сегодня услышать, но то, что сообщил сейчас какой-то лохматый человек, высохший, как скелет, превосходило все новости, открытые ему нынче.

   -- Самый крупный землевладелец у нас - это царь! - восклицал оратор, ударяя кулаком по столу. - Царь и его родня! Царь имеет, по официальным документам, до семи миллионов десятин земли в личной собственности.

   Семь миллионов десятин! это страшно сказать. Это почти невозможно себе представить!.. Царь - это первый богатейший помещик во всей стране. Поэтому, товарищи, чтоб наделить народ землею, необходимо уничтожить прежде всего самую власть царя, которая держит землю, и уж тогда передать всю землю в руки всего народа. Народная воля и народная власть должны стать на место царской власти и царской воли!

   Ураганом восторженных криков и стуков ответил зал на эти слова.

   -- К оружию! Победа или смерть! - громом раскатывались возгласы по всему театру, перекидывались в сад, вылетали на улицу.

IV

   На эстраду поднялся новый оратор, и Девяткин с волнением ожидал от него еще более нового и более резкого, чем только слышанное. Но оратор не начинал говорить, а нагнулся к председателю и что-то сказал ему, не слышное никому в зале. Ларион Иванович видел, как дрогнули черные брови председателя и весь он выпрямился и сбросил с носа пенсне. Потом подошли к нему сзади еще три человека и о чем-то стали быстро и горячо говорить ему, но в зале опять никто ничего не слышал и не понимал.

   Стояла с минуту странная, напряженная тишина, и вдруг председатель поднялся со своего стула, постучал по столу карандашом и отчетливо и спокойно проговорил:

   -- Товарищи! Должен сообщить вам, что театр и сад, где мы находимся, окружены войсками. Кольцо это стягивается, и, вероятно, через несколько минут из сада выхода не будет. Предлагаю сохранить полное спокойствие.

   Но вместо спокойствия собрание ответило крайним волнением. Застучали и затрещали скамьи, затопали тысячи ног, и часть толпы шарахнулась к выходам. Одни прыгали через барьеры в ложи, другие поспешно протискивались по рядам и проходам, но большинство стояло на местах и стыдило малодушных. Но те, несмотря ни на что, стремились уйти как можно скорее.

   -- Товарищи! Призываю к порядку!

   -- Товарищи! Споем "Марсельезу"!

   -- "Марсельезу"! - отдельными выкриками раздавались бодрые голоса, и вдруг всем залом, тысячным хором, молодыми, восторженными голосами поднялась бурная песня:

   Отречемся от старого мира,

   Отряхнем его прах с наших ног!..

   Мы не чтим золотого кумира,

   Ненавистен нам царский чертог!..

   Эта песня захватывала и будоражила Девяткина. Он не знал, что ему теперь надо делать. А решаться на что-нибудь необходимо было сию же минуту. Бежать ли поскорей, покуда цел, вместе с другими, или остаться до конца и...

   И быть не то убитым, не то утащенным в какую-нибудь холодную яму... Что делать? А хор поет, и сердце трепещет, и призывные слова песни не дают опомниться:

   Вставай, поднимайся, рабочий народ!

   Иди на врага, люд голодный!..

   А что станется с семьей, если его убьют? Да и чем он может быть полезен при больном сердце? Да и стоит ли умирать из любопытства, чтоб узнать, чем закончится вся эта история?.. Он метнул взгляд вперед и назад, вправо и влево. Каждая минута была дорога. Впереди ломились люди к дверям, а позади, на эстраде, уже не было никого - ни ораторов, ни председателя. И Девяткин устремился за теми, кто уходил.

   Со страшным трудом протискался он, наконец, во двор.

   Здесь толпа была, пожалуй, еще гуще, потому что выходили сюда же люди из другого здания, тоже с митинга.