Рассказы (публикации 2009–2017 годов)

— Но каким образом эти могилы?.. — Даниил провел рукой от одного памятника к другому, а затем — к окружавшей их крапиве и чертополоху.

— Понимаете, господин, я и сам удивляюсь. Понимаете, надо же такое, вчера пришли два господина, старый и совсем молодой. По-моему, они израильтяне. Они попросили найти могилы Эстер и Моисея Гольдмана. Старый господин даже знал номер участка и ряда. Я проверил по книге. Так и есть. А потом мы три часа искали. А потом еще часа два расчищали. Старый господин был в ермолке. Он сказал, что он внук захороненных. А его внук вытащил ермолку из кармана и сказал молитву на языке, на котором когда-то здесь молились. А старый господин заплакал. А потом он очень щедро заплатил мне. Простите, господин, но мне сдается, что вы похожи на старого господина.

Стэнли подумал о двух евреях, которых вчера вечером увидел у входа в гостиницу, но решил, что разумнее промолчать.

Даниил тоже заплатил щедро. В такси он сидел, всем корпусом поддавшись вперед. Гостиниц в Братиславе хватает. Вчера вечером по пути в свой «Форум» они прошли мимо «Данубы». Начнем с «Форума».

Даниил не мог скрыть волнения, когда спросил у администратора, не остановились ли у них два израильтянина, старик и юноша.

— У нас останавливается много израильтян. Но именно вчера вечером улетели домой пожилой господин и юноша.

— Умоляю вас, покажите мне регистрационную книгу!

— Я был бы рад оказаться вам полезным, но мы не имеем права показывать регистрационную книгу посторонним. Только полиции.

— Я знаю. Но поймите, возможно, это был мой брат, которого я не видел и о котором не имею представления пятьдесят два года.

— Увы, господин, я не имею права.

Стэнли молча положил перед администратором двадцатидолларовую купюру. Администратор молча спрятал ее в ящик, молча достал регистрационную книгу и молча указал карандашом нужную строку.

Так. Захави Гавриэль. Захави? Даниил не знал, что наиболее близкий перевод на иврит фамилии Гольдман — Захави. Захав — золото. Но какое это имело значение! Гавриэль! Захави Гавриэль 1927 года рождения. Это он! Место рождения Братислава, Чехословакия. Конечно, Гавриэль! Брат! Стэнли записал адрес и номер телефона.

— Так, сын, у нас еще ночь. Через два часа позвоним.

— В Израиль?

— Домой. Мы немедленно летим к Гавриэлю!

— Не разумнее ли сначала позвонить?

— Не надо звонить. Это Гавриэль. Это мой любимый брат. Не надо звонить. Не будете ли вы так добры заказать нам билеты на ближайший рейс в Израиль? — Спросил он у администратора

— Увы, господин, ближайший рейс только через шесть дней. Самолет из Братиславы в Тель-Авив только один раз в неделю. Если это срочно, можно лететь из Вены или даже из Праги.

Гавриэль подстригал траву и без того безупречно ухоженного газона. Но ведь три недели жена не прикасалась ни к траве, ни к розам, ни к бугенвиллии. Сад и лужайка держатся только на нем. Три недели он с Роненом путешествовал по местам, которые кровоточили в нем незаживающей раной.

Мазохизм? Нет. Когда-нибудь это следовало осуществить. Именно сейчас, как ему казалось, не было лучшей возможности, а может быть, даже единственной возможности наставить Ронена на путь истинный. Ронен славный мальчик. Объективно. Не потому, что он внук. Бригадный генерал, командир одной из самых престижных Израильских дивизий, много лет назад он был солдатом в роте, которой командовал Гавриэль, сказал ему:

— Знаешь, командир, Ронен прослужил у меня три года. Ронен образцовый воин. Я уговаривал его остаться в армии, считая, что военная карьера — его естественное будущее. Но твой внук сказал, что по горло сыт рамками и ограничениями, что он мечтает несколько месяцев поскитаться по Индии, Непалу, по Дальнему Востоку или по джунглям Южной Америки. А там будет видно, какую дорогу выбирать. Жаль. Ронен отличный воин.

Гавриэль с гордостью и грустью выслушал комплименты своего бывшего солдата. Что он мог сказать? Обычное поведение многих израильских юношей и девушек, отслуживших армию. Какая-то непонятная склонность к авантюризму. Но прибавляет ли это любовь к своей стране? А может быть прибавляет? Порой Гавриэль сомневался и обвинял себя в старческой нетерпимости. Мол, мы были другими. Ну, были. Действительно, разные. Так ведь и времена разные.

И все же… У него лучшее в Израиле собрание записей фортепьянных концертов, а Ронен слушает какой-то грохот кастрюль, вообще не имеющий никакого отношения к музыке. Но ведь солдатом он был хорошим. Возможно, даже лучшим, чем я в своё время.