Рассказы разных лет

Несколько корреспондентских землянок с накатами, со ступенчатым спуском вниз. Вот и знаменитая «люкс», в которой проводили время, рисовали, обменивались впечатлениями, пили чай и дружно работали московские газетчики и фотокоры. Теперь здесь было пусто. Никого… Со стен землянки, смотре и лупоглазый Гитлер, проткнутый красноармейским штыком, еще две-три карикатуры. Это Орест Верейский очень зло и смешно рисовал рвавшегося к Москве бесноватого фюрера. Смятый обрывок «Красноармейской правды», консервные пустые банки, спичечная коробка… Я пошел к землянкам. Мальчик сопровождал меня. Всюду было одно и то же: брошенные ненужные вещи. У самого входа в последнюю землянку, на ступенях, я увидел книгу, поднял ее. Это был однотомник Гейне. На нем изящным тонким почерком было написано: «Дорогому, милому Славе от Люси».

— Вот она, эта книга, — показывая на хорошо сохранившуюся книгу, сказал писатель. — Видите, вот и надпись. Кто этот Слава и какая Люся подарила ему книгу, я до сих пор не знаю. Не было времени искать владельца книги, но ее, как видите, я бережно храню как память о «Не Ясной Поляне» под Касней… Не успел я перелистать книгу, — продолжал хозяин, — как вдруг услышал шум машины, а мой мальчуган испуганно произнес:

— Товарищ, как бы это не немцы…

Мы выскочили из землянки. К моей машине подходила вторая, из которой на ходу выпрыгнул человек. Это был корреспондент «Красной звезды» Вася Коротеев. Появление собрата обрадовало меня и подняло настроение у Никифора.

— Сборный пункт — село Суконники. Я заехал так, на всякий случай, захватить кого-нибудь из отставших, — сказал Коротеев. — Наши отходят к Гжатску.

— А Вязьма? — спросил я.

— Что могли, сделали. Эвакуация города закончена, Надо ехать…

Мы попрощались с мальчиком, неотступно следовавшим за нами.

— Едем в Москву, — предложил ему Никифор.

— Нельзя. Тут мамка в селе и сестра маленькая… А я все одно в партизаны пойду, разведчиком или связным буду, — ответил он.

Вечер уже совсем опустился над землей. Лес потемнел, насупился. На западе играли лучи догоравшего солнца. Глухие удары орудий докатывались до нас. Запад был объят закатом и войной.

До Минского шоссе мы доехали вместе в машине Коротеева. Никифор пылил сзади.

— Давай разделимся. Я заеду в Вязьму — обещал товарищам-комсомольцам из Смоленской группы, эвакуированным в Вязьму, заехать за ними, — сказал Коротеев.

— Заеду и я, а встретимся или тут, — я указал на развилку дороги, ведшей от шоссе к Вязьме, — или в комендатуре в Гжатске.

Орудия уже были слышны сильнее. В стороне горел сарай. Дым крутился над пылавшей крышей. Мы разъехались: Коротеев — вправо, я — влево.

Город, в котором еще вчера ключом била жизнь, сейчас был пуст. Распахнутые двери, раскрытые настежь ворота. Все молчало. И это мертвое молчание было так тоскливо и страшно, что напомнило мне сказку о царевне, спящей в мертвом, обезлюдевшем городе.

— Надо б циркулировать назад, товарищ командир, — тихо сказал Никифор. — Кому тут быть? Все ушли, пусто…

В эту минуту из старинного подъезда с настежь распахнутыми дверьми вышла женщина.

— Русские… Слава тебе господи, свои, — с тихой радостью произнесла она, — а мы думали, все наши уже ушли.

— А вы что ж, гражданка, не уходите? — остановив машину, спросил Никифор.

— Куда идти-то? Муж третий год в параличе лежит… без меня через день помрет. Да и самой седьмой десяток, — она махнула рукой. — А вы чего, сыночки, задержались? Ведь проклятый фашист, говорят, под городом.

Над Вязьмой, в сторону Москвы, шли «юнкерсы». Они тяжело гудели, пулеметная дробь охранявших их «мессеров» заглушила слова старухи.

— Пошли на Москву, окаянные, — с ненавистью сказала женщина.

Мы поехали дальше. Вот и знаменитый собор. Большое красно-белое церковное здание с пристройками и подворьем, в одном из которых жили журналисты.

Никифор подвел машину вплотную к стене собора. Одна из башен, окружавших собор, была наполовину сбита: кирпич, куски извести, камень валялись вокруг.

Я вбежал в темное, холодное помещение. Зажег фонарик, окликнул раз, другой — никого. Прошел по коридору, вошел в комнату — никого, а над столом висела крепко пришпиленная кнопками бумага:

«Все уехали в Москву, но мы все равно вернемся. Победа будет за нами».

И подпись:

«Валя Комова».

Я положил записку в карман и поспешил обратно. Садясь в машину, взглянул на противоположную сторону улицы. Там была городская библиотека, которую так часто навещали в эти дни мы, корреспонденты. Библиотека, в которой работали тихие, милые, гостеприимные люди.

И вот сейчас, оставляя Вязьму неизвестно на какой срок, может быть, и надолго, нельзя, невозможно было не зайти, не попрощаться с книгами, с этими старинными, высокими, продолговатыми, прохладными комнатами, в которых в ряд стояло много полок, книжных шкафов. Может быть, и кто-нибудь из библиотекарей, из тех радушных, хороших людей, остался там…

— Обожди, Никифор, я сейчас…

— Куда, товарищ майор? Мыслимое ли дело, кругом фашист, тикать отсель надо…