Рассказы. Стихотворения

— Такой слабый рот, такой маленький! Но эти губки держат мое сердце. Отдай мне нашего мальчика, я не могу без него так долго.

— Я подержу его еще немножко. Он ведь не плачет.

— А если заплачет, отдашь? Ах, ты так похож на всех мужчин! Мне он только дороже, если плачет. Но скажи мне, жизнь моя, как мы его назовем?

Крохотное тельце прижималось к самому сердцу Холдена — нежное и такое беспомощное. Холден боялся дышать: ему казалось, что любое неосторожное движение может сломать эти хрупкие косточки. Дремавший в клетке зеленый попугай, которого во многих индийских семьях почитают как хранителя домашнего очага, вдруг заерзал на своей жердочке и спросонок захлопал крыльями.

— Вот и ответ, — промолвил Холден. — Миан Митту сказал свое слово. Назовем нашего сына в его честь. Когда он подрастет, он будет проворен в движениях и ловок на язык. Ведь на вашем… ведь на языке мусульман Миан Митту и значит «попугай»?

— Зачем ты отделяешь меня от себя? — обиделась Амира. — Пусть его имя будет похоже на английское — немного, не совсем, потому что он и мой сын.

— Тогда назовем его Тота: это похоже на английское имя.

— Хорошо! Тота — так тоже называют попугая. Прости меня, мой повелитель, что я осмелилась тебе противоречить, но, право же, он слишком мал для такого тяжелого имени, как Миан Митту… Пусть он будет Тота — наш маленький Тота. Ты слышишь, малыш? Тебя зовут Тота!

Она дотронулась до щечки ребенка, и тот, проснувшись, запищал; тогда Амира сама взяла его на руки и стала убаюкивать чудодейственной песенкой, в которой были такие слова:

Злая ворона, не каркай тут и не буди нашу детку.
В джунглях на ветках сливы растут — целый мешок за монетку,
Целый мешок за монетку дают, целый мешок за монетку.

Окончательно уверившись, что сливы стоят ровно монетку и в ближайшее время не подорожают, Тота прижался к матери и уснул. Во дворе у колодца пара гладких белых быков терпеливо жевала свою вечернюю жвачку; Пир Хан, с неизменной саблей на коленях, примостился рядом с лошадью Холдена и сонно посасывал длиннейший кальян, другой конец которого, погруженный в чашечку с водой, издавал громкое бульканье, похожее на кваканье лягушек в пруду. Мать Амиры пряла на нижней веранде. Деревянные ворота были заперты на засов. Перекрывая отдаленный гул города, наверх донеслась музыка свадебной процессии; промелькнула стайка летучих лисиц, заслонив на мгновенье диск луны, стоявшей над самым горизонтом.

— Я молилась, — сказала Амира, — я молилась и просила двух милостей. Первая милость — чтобы мне позволено было умереть вместо тебя, если небесам будет угодна твоя смерть; а вторая — чтобы мне позволено было умереть вместо сына. Я молилась пророку и Биби Мириам. Как ты думаешь, услышат они меня?

— Малейший звук, если он слетит с твоих губ, будет услышан всеми.

— Я ждала правдивых речей, а ты говоришь мне льстивые речи. У слышится ли моя молитва?

— Как знать? Милосердие бога бесконечно.

— Так ли это? Не знаю. Послушай! Если умру я, если умрет мой сын, что будет с тобой? Ты переживешь нас — и вернешься к белым женщинам, не знающим стыда, потому что голос крови силен.

— Не всегда.

— Верно: женщина может остаться глухой к нему, но мужчина — нет. В этой жизни, рано или поздно, ты вернешься к своему племени. С этим я могла бы еще примириться, потому что меня тогда уже не будет в живых. Но я печалюсь о том, что и после смерти ты попадешь в чужое для меня место — в чужой рай.

— Ты уверена, что в рай?

— А куда же еще? Какой бог захочет причинить тебе зло? Но мы оба — мой сын и я — будем далеко от тебя и не сможем прийти к тебе, и ты не сможешь прийти к нам. В прежние дни, когда у меня не было сына, я об этом не думала; но теперь эти мысли не оставляют меня. Тяжело говорить такие вещи.

— Будь что будет. Мы не знаем нашего завтра, но у нас есть наше сегодня и наша любовь. Ведь мы счастливы?

— Так счастливы, что хорошо бы заручиться небесным покровительством. Пусть твоя Биби Мириам услышит меня: ведь она тоже женщина. А вдруг она мне позавидует?.. Негоже мужчинам боготворить женщину!

Эта вспышка непосредственной ревности рассмешила Холдена.

— Вот как? Почему же ты не запретила мне боготворить тебя?

— Ты — боготворишь меня?! Мой повелитель, ты щедр на сладкие слова, но я ведь знаю, что я только твоя служанка, твоя рабыня, прах у ног твоих. И я счастлива этим. Смотри!

Холден не успел подхватить ее — она наклонилась и прикоснулась к его ногам; потом, смущенно улыбаясь, выпрямилась и крепче прижала ребенка к груди. В ее голосе внезапно прозвучал гнев:

— Это правда, что белые женщины, не знающие стыда, живут три моих жизни? Это правда, что они выходят замуж уже старухами?

— Они выходят замуж, как и все остальные, когда становятся взрослыми женщинами.

— Я понимаю, но говорят, что они могут выйти замуж в двадцать пять лет. Это правда?

— Правда.