Рассказы. Стихотворения

Сгущались сумерки; над землей низко стлался туман. Холден вскочил в седло и пустил лошадь рысью. Его переполняла отчаянная радость, вдруг сменявшаяся приливами неясной и казалось бы беспредметной нежности. Волны этой нежности охватывали его, подступали к самому горлу, и он ниже нагибался над седлом, пришпоривая лошадь. «В жизни не испытывал ничего подобного, — думал он. — Заеду, пожалуй, в клуб немного развеяться».

Ярко освещенная бильярдная была полна народу; как раз начиналась игра в пул. От света и шумного общества голова у Холдена пошла кругом, и он во все горло запел:

Как был я в Балтиморе, красотку повстречал!

— В самом деле? — отозвался из угла секретарь клуба. — А не сказала тебе случайно эта красотка, что у тебя с сапог течет? Боже правый, да они в крови!

— Ерунда! — сказал Холден, снимая с подставки свой кий. — Разрешите присоединиться? Это не кровь, а роса. Я ехал по высокой траве. Черт возьми! Сапоги и верно ни на что не похожи!

Будет дочка — замуж кто-нибудь возьмет;
Будет сын — служить пойдет в королевский флот!
В ки-ителе си-инем — чем не молодец! —
Станет капита-аном…

— Желтый по синему — зеленому играть, — монотонно выкликнул маркер.

— «Станет капита-аном…» Маркер, у меня зеленое? «Станет капита-аном…» А! скверный удар! «…как был его отец!»

— Непонятно, с чего это вы так развеселились, — ядовито заметил некий ревностный чиновник из молодых. — Нельзя сказать, чтобы власти были в восторге от вашей работы на месте Сандерса.

— Выходит, надо ждать нахлобучки от начальства? — сказал Холден с рассеянной улыбкой. — Ничего, переживем как-нибудь.

Разговор завертелся вокруг неисчерпаемой темы — о служебных обязанностях каждого и о том, как они исполняются, и Холден понемногу успокоился. Он пробыл в клубе допоздна и с неохотой возвратился в свое пустое и темное холостяцкое бунгало, где его встретил слуга, по-видимому, полностью осведомленный о делах хозяина. Большую часть ночи Холден провел без сна, а когда под утро забылся, ему пригрезилось что-то приятное.

2

— Сколько ему уже?

— Слава Аллаху! Только мужчина способен задать такой вопрос! Ему скоро будет шесть недель, жизнь моя; и сегодня вечером мы с тобой поднимемся на крышу, чтобы сосчитать его звезды. Так полагается. Он родился в пятницу, под знаком Солнца, и мне предсказали, что он переживет нас обоих и будет богат. Можем ли мы пожелать лучшего, любимый?

— Что может быть лучше? Поднимемся на крышу, ты сосчитаешь звезды — только сегодня их немного, потому что небо в тучах.

— Зимние дожди запоздали; нынче они прольются не в срок. Пойдем, пока не скрылись все звезды. Я надела свои лучшие драгоценности.

— Самую главную ты забыла.

— Да! Наше сокровище. Мы его тоже возьмем. Он еще никогда не видел неба.

Амира стала подыматься по узкой лестнице, ведущей на плоскую крышу дома. Правой рукой она прижимала к груди ребенка, завернутого в пышное покрывало с серебряной каймой; он лежал совершенно спокойно и глядел из-под чепчика широко раскрытыми глазами. Амира и впрямь нарядилась по-праздничному. Нос она украсила алмазной сережкой, которая подчеркивает изящный вырез ноздрей и в этом смысле выполняет роль европейской мушки, оттеняющей белизну кожи; на лбу у нее сверкало сложное золотое украшение, инкрустированное камнями местной обработки — изумрудами и плавлеными рубинами; ее шею мягко охватывал массивный обруч из кованого золота, а на розовых щиколотках позвякивали серебряные цепочки. Как подобает мусульманке, она была одета в платье из муслина цвета зеленой яшмы; обе руки, от плеча до локтя и от локтя до кисти, были унизаны серебряными браслетами, перевитыми шелковинками; на запястьях, словно в доказательство того, как тонка и изящна ладонь, красовались хрупкие браслеты из дутого стекла — и на фоне всех этих восточных украшений бросались в глаза тяжелые золотые браслеты совсем иного толка, которые Амира особенно любила, потому что они были подарены Холденом и вдобавок защелкивались хитрым европейским замочком.

Они уселись на крыше, у низкого белого парапета; далеко внизу поблескивали огни ночного города.

— Там есть счастливые люди, — сказала Амира. — Но я не думаю, что они так же счастливы, как мы. И белые женщины, наверно, не так счастливы. Как ты думаешь?

— Я знаю, что они не могут быть так счастливы.

— Откуда ты знаешь?

— Они не кормят сами своих детей — они отдают их кормилицам.

— В жизни я такого не видела, — со вздохом сказала Амира, — и не желаю видеть. Айи! — она прислонилась головой к плечу Холдена. — Я насчитала сорок звезд, и я устала. Погляди на него, моя любовь, он тоже считает.

Младенец круглыми глазенками смотрел на темное небо. Амира передала его Холдену, и сын спокойно лежал у него на руках.

— Какое имя мы ему дадим? — спросила она. — Посмотри! На него нельзя насмотреться вдоволь! У него твои глаза. Но рот…

— Твой, моя радость. Кто знает это лучше меня?