Рассказы. Стихотворения

Финдлейсон вытряхнул себе на ладонь несколько темно-коричневых катышков и машинально проглотил их. Ну что ж, это по крайней мере хорошее средство против лихорадки — лихорадки, которая ползет на него из жидкой грязи; кроме того, он видывал, на что был способен Перу в душные осенние туманы, приняв дозу из жестяной коробочки.

Перу кивнул, сверкнув глазами.

— Немного погодя… немного погодя сахиб заметит, что он опять хорошо думает… Я тоже приму…

Он сунул пальцы в свою сокровищницу, снова накинул дождевой плащ на голову и сполз вниз, чтобы последить за баржами. Теперь стало так темно, что дальше первого быка ничего не было видно, и ночь, казалось, придала реке новые силы. Финдлейсон стоял, опустив голову на грудь, и думал. В одном быке — в седьмом — он был не совсем уверен. Но теперь цифры не хотели вставать перед его глазами иначе как одна за другой и через огромные промежутки времени. В ушах у него стоял сочный и мягкий гул, похожий на самый низкий звук контрабаса, — восхитительный гул, который он слышал, кажется, уже несколько часов. И вдруг Перу очутился у него под боком и крикнул, что проволочный трос лопнул и баржи с камнями оторвались. Финдлейсон увидел, как вся флотилия тронулась и поплыла развернутым веером под протяжный визг проволоки, натянувшейся на планширах.

— На них дерево налетело! Все уплывут! — кричал Перу. — Главный трос лопнул. Что делать, сахиба

Необычайно сложный план внезапно вспыхнул в мозгу Финдлейсона. Ему показалось, что канаты — один прямо, другие пересекаясь — тянутся от баржи к барже, и каждый канат — луч белого пламени. Но один из канатов — главный. Финдлейсон видел этот канат. Сумей он хоть раз потянуть за него, вся рассеянная в беспорядке флотилия безусловно и с математической точностью соберется вместе в заводи за сторожевой башней. Но почему же, удивлялся он, торопясь спуститься к воде, почему Перу так отчаянно цепляется за его пояс? Необходимо мягко и спокойно отделаться от ласкара, потому что необходимо спасти баржи и, кроме того, доказать, как исключительно проста задача, раньше казавшаяся столь трудной. И тут — впрочем, это не имело никакого значения — проволочный канат выскользнул из его ладони, обжигая ее, высокий берег исчез, а с ним исчезли и медленно рассыпающиеся составные элементы задачи. Он сидел под дождем, во мраке, сидел в лодке, вертящейся как волчок, и Перу стоял над ним.

— Я забыл, — медленно проговорил ласкар, — что на людей голодных и непривычных опиум действует хуже всякого вина. Те, что тонут в Ганге, идут к богам. И все же у меня нет желания предстать перед столь великими существами. Сахиб умеет плавать?

— Зачем? Он умеет летать… летать быстро, как ветер, — ответил Финдлейсон заплетающимся языком.

— Он с ума сошел! — пробормотал Перу. — Отбросил меня в сторону, как охапку сухого навоза. Ну что ж, он не почувствует, что умирает. Лодка и часа здесь не продержится, даже если ни обо что не ударится. Нехорошо глядеть в лицо смерти ясными глазами.

Он снова подкрепился порцией из жестяной коробочки и, скорчившись на носу бешено кружащейся ветхой, заплатанной лодки, уставился сквозь туман на окружающее их ничто. Теплая дремота одолела Финдлейсона, главного инженера, связанного с мостом чувством долга. Тяжелые капли дождя, шурша, сыпались на него, заставляя вздрагивать, и бремя всех времен от сотворения времени отяжелило его веки. Он думал и знал, что ему не грозит никакая опасность, ибо вода до того плотна, что на нее можно спокойно ступить и, если будешь стоять смирно, расставив ноги, чтобы не потерять равновесия, а это важнее всего, то очень легко и быстро перенесешься на берег. Но тут ему пришла в голову другая мысль, еще лучше. Надо только, чтобы душа усилием воли перебросила тело на сушу, как ветер уносит бумажку, перенесла его на берег, как бумажный змей. Однако — лодка стремительно вертелась — предположим, что сильный ветер подхватит освобожденное тело, что тогда? Взовьется ли оно вверх, как бумажный змей, и потом упадет головой вперед на дальние пески или же будет, как попало, нырять в воздухе целую вечность? Финдлейсон уцепился рукой за планшир, стараясь удержаться на месте, ибо ему показалось, что он вот-вот улетит, раньше чем успеет обдумать все свои мысли. Опиум действует на белого человека сильнее, чем на черного. Перу — тот чувствовал только приятное равнодушие к любым случайностям.

— Лодка долго не продержится, — проворчал он. — Швы у нее уже лопаются. Будь это шлюпка с веслами, нам удалось бы выкарабкаться, но в таком дырявом ящике толку мало. Финлинсон-сахиб, она протекает.

— Аччха! Я ухожу. Иди и ты.

Финдлейсон почувствовал, что уже оторвался от лодки и крутится высоко в воздухе, ища куда бы ступить ногой. А тело его — он был очень огорчен его неуклюжей беспомощностью — все еще лежит на корме, и вода уже заливает колени.

«Как смешно! — подумал он, ощущая себя на недосягаемой высоте. — Это Финдлейсон… начальник строительства моста у Каши. Несчастный тоже утонет. Утонет у самого берега. А я… я уже на берегу. Почему же он не идет сюда?»