Рассказы. Стихотворения

Мост, пожалуй, выдержит все, что пока выдерживал, думал он, но большего не выдержит, а если дамбы сдадут, что очень возможно, Матерь Ганга вместе с прочим хламом унесет в море и его репутацию строителя. К сожалению, ничего нельзя было сделать — оставалось только сидеть и ждать; и Финдлейсон смирно сидел в своем макинтоше, пока шлем у него на голове не превратился в мокрую массу, а сапоги не покрылись грязью выше щиколотки. Река отмечала часы, дюйм за дюймом и фут за футом заливая дамбы, а он, окоченелый и голодный, не замечая времени, прислушивался к треску баржей, глухому грохоту под быками и сотням шумов, составляющих аккорд паводка. Промокший слуга принес ему еды, но есть он не мог; потом ему показалось, что на том берегу реки негромко прогудел паровоз, и он улыбнулся. Гибель моста немало огорчит его помощника, но Хитчкок молод, и ему еще многое предстоит сделать. А у него, Финдлейсона, катастрофа отнимет все — все, из-за чего стоило жить этой суровой жизнью. Товарищи его по профессии скажут… И тут он вспомнил полусоболезнующие слова, которые сам говорил, когда крупные водопроводные сооружения Локхарта рухнули и превратились в кучи кирпича и грязи, а в душе у Локхарта тоже что-то рухнуло и он умер. Он вспомнил то, что сказал сам, когда Самаонский мост унесло в море жестоким циклоном, и яснее всего представлялось ему лицо несчастного Хартопа три недели спустя после того случая — лицо, отмеченное печатью стыда.

Его мост в два раза больше, чем мост Хартопа, фермы у него «финдлейсоновские», свайные башмаки новой системы, тоже «финдлей-соновские», скрепленные болтами. В его профессии оправдываться бесполезно. Правительство, быть может, и выслушает его, но коллеги будут судить о нем по его мосту, по тому, рухнул он или устоял. Он перебрал в уме плиту за плитой, пролет за пролетом, кирпич за кирпичом, бык за быком, вспоминая, сравнивая, расценивая, пересчитывая, чтобы проверить, нет ли где ошибки, и все эти долгие часы и длинные вереницы формул, плясавших и кружившихся перед ним, были пронизаны холодным страхом, который щипал его за сердце. Расчеты его не вызывают сомнений, но кто знает арифметику Матери Гаити? Быть может, в то самое время, когда он при помощи таблицы умножения убеждается в своей правоте, река долбит гигантские дыры в основании любого из этих восьмидесятифутовых быков, что поддерживают его репутацию. Слуга снова принес ему поесть, но во рту у него было сухо — он только выпил чего-то и опять занялся десятичными дробями. А вода все поднималась. Перу в дождевом плаще из циновки сидел, скорчившись, у его ног и смотрел то на его лицо, то на лик реки, но не говорил ни слова.

Наконец ласкар встал и, барахтаясь в грязи, направился к поселку, не забыв поручить товарищу следить за баржами.

Но вот он вернулся, самым непочтительным образом толкая перед собой жреца своей веры — тучного старика с седой бородой, реявшей по ветру, и в мокром плаще, вздувшемся у него за плечами. Вид у этого гуру был самый жалкий.

— Какая польза от жертв, и керосиновых лампочек, и сухого зерна, — кричал Перу, — если ты только и знаешь, что сидеть в грязи? Ты долгое время имел дело с богами, когда они были довольны и благожелательны. Теперь они гневаются. Потолкуй с ними!

— Что человек перед гневом богов? — захныкал жрец, ежась под порывами ветра, — Отпусти меня в храм, и там я буду молиться.

— Молись здесь, сын свиньи! Или не хочешь расплачиваться за соленую рыбу, за острые приправы и сушеный лук? Кричи во весь голос! Скажи Матери Ганге, что хватит с нас. Заставь ее утихнуть на эту ночь. Я молиться не умею, но я служил на кораблях компании, и, когда команда не слушалась моих приказаний, я… — Взмах проволочного линька закончил фразу, и жрец, вырвавшись из рук своего ученика, убежал в поселок.

— Жирная свинья! — промолвил Перу. — И это после всего, что мы для него делали! Когда вода спадет, уж я постараюсь достать нового гуру. Слушай, Финлинсон-сахиб, уже смеркается, а ты со вчерашнего дня ничего не ел. Образумься, сахиб. Нельзя же не спать и все время думать на пустое брюхо — этого никто не вынесет. Приляг, сахиб. Река что сделает, то и сделает.

— Мост мой, и я не могу его покинуть.

— Так неужто ты удержишь его своими руками? — засмеялся Перу. — Я беспокоился за свои баржи и краны до того, как началось наводнение. Но теперь мы в руках богов. Значит, сахиб не хочет поесть и прилечь? Тогда скушай вот это… Это все равно что мясо с хорошим тоди — снимает любую усталость, не говоря уж о лихорадке, что бывает после дождя. Я нынче ничего другого не ел за целый день.

Он вынул из-за промокшего кушака маленькую жестяную табакерку и сунул ее в руки Финдлейсона со словами:

— Не пугайся, это всего только опиум — чистый мальвийский опиум.