Рассказы студенческих лет

Бережно подобрав из луж грязи монеты, выпавшие из рук парня, она положила их в пакет. В этот день ей давали больше. Даже издалека было видно, что пакет не пустой, и монеты, упав в него, звякнули о другие.

«Умирает» было написано на чистом листе бумаги и наклеено поверх прежнего «болеет». За два месяца картонка замаралась, и от этого белоснежный прямоугольник с новым словом висел в воздухе, словно чужой, не имеющий отношения к привычной для всех реальности.

На новогодние праздники я уехал с друзьями в соседнюю область и вернулся в Москву за день до Рождества. В вагонах метро догорала праздничная атмосфера. Кто-то был еще пьян, кто-то вез завернутые в разноцветную бумагу подарки и большие воздушные шары, кто-то, не попадая в ноты, пел популярные безвкусные песни. На полу станций и подземных переходов валялись кусочки конфетти и обрывки разноцветных лент, втоптанные в лужи разлитого пива и дешевых алкогольных коктейлей. Из душного смрада бетонного подземелья очень хотелось выбраться наружу.

Женщина по-прежнему стояла возле эскалатора. Вместо старого целлофанового пакета на ее руке висел новый, бумажный – с цифрой 2002, написанной золотистой краской, со смеющимися оленями и рассерженным на них Дедом Морозом. И табличка в ее руках была новая, написанная на чистой, аккуратно отрезанной картонке: «Умер сын».

Небеса не разверзлись, и струи всемирного потопа не ударили в землю. Поэтому никто не заметил, что наступил конец света. По крайней мере, на отдельно взятой станции метро для отдельно взятого человека в темном углу.

Она стояла ровно, не горбясь, безразлично отвернув голову в сторону и грустно уперевшись опустошенными глазами в пол. Платок не был завязан, а лишь небрежно накинут на голову. Табличку она держала криво, словно уже не заботясь о том, прочтет ее кто-нибудь или нет. Из обоих глаз по осунувшемуся потемневшему лицу пролегли две ровные блестящие полоски.

Люди на ходу бросали монеты и мелкие купюры в пакет с новогодними картинками и, не задерживаясь, проходили дальше. Каждый из них едва заметно улыбался, чувствуя себя щедрее, добрее, милосерднее и великодушнее, благодаря чужому горю, в этот светлый праздничный день.

8 января 2002 г.

г. Москва

Под Смоленском

– За Родину! – проорал молодой офицер, выкарабкиваясь из окопа на бруствер, но тут же рухнул обратно в траншею с простреленной головой.

– За Сталина! – обреченно подхватили солдаты и, отбросив тело погибшего командира в сторону, бросились вперед.

Василий выпрыгнул из окопа последним, поэтому одним из немногих преодолел бруствер живым. Все, кто высунулся первым, свалились замертво прямо в своих окопах, а многих других убило осколками снаряда, разорвавшегося неподалеку. Нескольких разорвало на куски прямым попаданием, а одному широко распороло живот. Оттуда вывалились желтые кишки и дрожащие окровавленные внутренности.

Бежавший впереди боец упал с простреленной грудью и прокатился несколько метров по сухой, низко примятой танками траве. Василий с разбегу перепрыгнул через него и ввалился во вражеские траншеи…

Когда пришел в себя, увидел рядом с трупом фашиста помятый металлический ящик. Им-то, по всей видимости, его и оглушили. Василий провел рукой по липким волосам на рассеченном затылке и посмотрел на ладонь – вся в крови. Вытер руку о гимнастерку и подобрал с усеянной гильзами земли новенький, еще пахнущий разогретым маслом, «шмайсер».

В окоп скатился израненный немецкий офицер и, заметив русского солдата, выхватил из кобуры пистолет и выстрелил. Пуля вырвала из стенки окопа фонтан чернозема, в лицо Василию брызнула земля. Немец, почти не целясь, поспешно выстрелил ниже. Василий взвизгнул от обжигающей боли в ноге и, вскинув трофейный автомат, дал короткую очередь. Гитлеровец отшатнулся и упал назад с простреленным животом.

Василий громко застонал. Боль в только что простреленной ноге и ранее разбитом затылке слилась в невыносимую агонию. Он бросил автомат в вязкое месиво земли и крови и уселся на дне окопа, скрестив руки на груди, будто закрываясь от всего, что его окружало – от немцев, от войны, от необходимости убивать, чтоб не быть убитым.

Сквозь лихорадочное дребезжание в почти оглохших от взрывов ушах он различил тяжелое дыхание и щелчки перезаряжаемого парабеллума, медленно поднял голову и посмотрел на только что застреленного фашиста. Истекая кровью, кряхтя и тяжело вздыхая, немец поднялся ноги, с трудом сделал несколько коротких шагов по направлению к нему и стал медленно поднимать пистолет.

Василий не почувствовал страха. В его глазах быстро темнело, и лишь тупая досада мучительно обжигала разум. Прогремел выстрел, и фашист отлетел в сторону с разорванной на куски головой.