на с т а р а е т с я не выдавать себя, - но выдаёт постоянно. Плачет сразу поcле – не может сдержать несколько судорожных всхлипов счастья (того самого, которое – только миг между прошлым и будущим). Почти матерно шипит на телефон, звенящий в самый неподходящий момент, и посылает в этот момент всех очень далеко… Через полчаса она перезвонит, конечно, всем дорогим и близким, - правда, - дорогим и близким, даже с удовольствием позвонит. Это невольное резкое возмущение определяет отношение к нему , а не к ним, – в момент действия. И он видит это, - какая алость. Машинальнo отвечает на спонтанные вопросы о прикосновениях. – А здесь тебе приятно? А здесь , а так?.. Правду отвечает:
– Теперь – да. - (Забывшись, счастливо улыбаясь).
– Теперь… в cмысле? Прекрасно понял ведь. Но хочет услышать? Впервые она обрывает его, – и ведёт себя, прямо как те, загадочные:
– Не важно… – (Спохватившись).
***
Он притягивает её голову к себе на грудь. Гладит волосы, прижимает её с такой силой и трепетом,и так долго, что впервые она может сосредоточиться на прослушивании тонов его сердца, даже находясь справа. Просто оно так стучит. Просто он так прижал её к себе, словно хочет растворить в себе навеки. Это – он ничего не чувствует к ней, да?! Никакой эротичности сейчас, сплошная душа. Две души, вернее, слитые в одну. Абсолютно неуместное здесь, непривычное для неё, далекой от церковных терминов, слово – б л а г о с т ь какая – то (откуда это слово выплыло? словно прочла внезапно). Она, – благость эта, – заполнила их общую ауру так густо, - что её было видно и слышно, можно рукой пощупать. И не только ей – невозможно не увидеть очевидное, не услышать! Если уж услышал её тихие всхлипы, то это громкое слово – ощущение… Аура была как малиновое варенье. Не может она иначе сказать. Вот так – на вкус, запах, сладкую вязкость и насыщенный цвет. И его сердце, прижавшееся к ней. Вечно бы… Но вечность длится минут пятнадцать.
– Ложись, буду тебя гладить.
Чуть ни взвизгнула от радости, – значит,и массаж будет. Платье, бельё полетело в разные стороны. И вновь, - словно больше души, чем тела. Прикосновения, как крылья бабочки. Поцелуи в позвоночник… такие описаны в камасутре? Нежные. Переходит губами к плечу, и отдергивается (опять вспомнил, что может остаться след. О, хоть бы забыл он об этом! Зачем она когда-то просила не оставлять на ней следов?!) Затем аура вновь становится единой, но уже не напоминает варенье. Зато его рука держит её ладонь, держит крепко, не отпускает… Господи, не отпускай!
– А что это у тебя во дворе менты караулят?
– Поймали кого-то…
– Нас ловят?
– й, посмотри, пожалуйста, горят ли задние фонари? Вчера заменил вроде.
– Горят – не горят – горят…
Субарочку. Моя…
– Закрывай дверь,там крыса!
Закрыла. На крысу среагировала, хоть и не поверила. Не хотелось ехать, тянула время.
– Пошутил про крысу?
– Как же, если бы. Четыре бежали вокруг машины. Брр. Хорошо, что она не видела.
– Надо было открыть окно и сказать гайцам: «Ничего, ребята, вcё в порядке, вы нам не мешаете!»
– А еще попросить взглянуть, горят ли задние фонари!
ГЛАВА 2. СУБАРУ В ЛЮБВИ.
Субару летала в эти белые ночи, - носилась, как влюбленная восемнадцатилетняя девчонка. Следовало бы притормаживать немного. Но разве есть силы на это? Желание? Странно, что во всём этом она еще ухитрялась как-то поддерживать быт, посещать необходимые мероприятия; на деловых встречах не хихикать, если предлагали чай или кофе. Слушая лекцию о биржевом маркетинге, – не закатить внезапно глаза к небу, улыбаясь и напевая на мотив Хлебниковой: «Какао-какао, ко-ко-ко-ко!» – «Субару-ру-ру-ру», а после резко перейти на отрывистого раннего Цоя, отбивая ритм ногой:
Мы вышли из субару,
Мы вышли из субару, Ты хочешь там остаться,
Но cон твой нарушен!
Как не любить субару, - что бы там ни было, – если она сидит в ней спереди, как «белый человек», – а не теснится в углу, на заднем, заваленная «ребенкиными» игрушками и книжками. И их только двое. И они слушают саксофон. Шербургские зонтики, французский шансон, музыку из ужасного фильма «Эммануэль». Фильм ужасен, музыка, - более чем прекрасна. Бывает…
– Привет тебе!
Лиля медленно (в темноте она почти не ориентировалась, даже в таком знакомом помещении) и молча (обиделась и устала), - прошла к шкафчику, включила свет в подсобке, с раздражением повесила на плечики куртку и кардиган. Погода стояла непонятная: жарилo солнцe, но северный ветер пронизывал до костей, – притом все это одновременно. В июне-то! Ветровка не xотела вывоpачиваться ка надо, соскальзывала с вешалки. Чеpтыхаяcь прo cебя, накoнец, закончила с вредной одеждой, включила чайник. В его чашке – остатки кофе, в её – чайный пакет и остатки чая. Кто-то была здесь? Нет, - это его манера заваривать половинку пакета. Взяла третью, чистую. Налила чай, села на диван.