Рассказы веера

Собиралась княгиня в Первопрестольную долго и основательно. Из гардеробной изымались в круглых коробках шляпки и капоры, наряды, висевшие в несколько рядов под холщевыми чехлами. Среди них – давние, парижские. Один, синего шелка, княгиня, наблюдавшая за упаковкой вещей, тотчас вспомнила: она позировала в нем художнику Ротари. На шее у нее, если не изменяет память, была бархатка в тон платью и такая же наколка в волосах. Украшения пропали, а вот платье осталось. Сдернув чехол, княгиня приподняла охапку невесомой материи, опустила в нее лицо. Почувствовала запах туберозы – свой любимый. Как давно все это было, а материя будто новенькая, только вот она сама состарилась. Никогда особенно не любила смотреться в зеркало, а сейчас и подавно.

...Шуваловы не ошиблись – Варвара Александровна вернулась скоро, и вернулась потрясенной. Рассказывала внучке с зятем, как плакала на кладбище, где лежат вся ее строгановская родня и нянюшка Никитична. Могилы-то французы, считай, опоганили: чугунные плиты сдвинули, все перерыли – искали нечестивцы, видно, церковную утварь. А сам храм, дом священника и все деревянные строения вокруг них сгорели.

Огонь, бушевавший в Москве, крепко задел владения Строгановых. Родовой каменный дом на Таганском холме зиял пустыми глазницами окон, обугленный, страшный. Местность на взгорке, всегда словно веселящаяся под солнышком, выглядела единым пожарищем.

С надеждой смотрела княгиня с этой омертвелой возвышенности направо, пытаясь рассмотреть Кремль – вечный ориентир не только для москвичей, но и для всякого русского человека. И что же! На горизонте темной изломанной грядой выделялись кремлевские постройки с колокольней Ивана Великого, на треть срезанной дьявольской силой взрыва – последняя месть французов, покидавших столицу русских.

«Развалины Москвы, – как писали, – развязали страсти: находили вполне естественным сжечь Париж, овладеть его сокровищами».

– Ну хотя бы и не жечь – мы ведь не варвары какие! – кипятилась Варвара Александровна. – Надо контрибуцию взять, да такую, чтобы гадкому этому племени лет десять одной травой питаться. Что мы, русские, за дураки такие! А, Павел Андреевич? Наполеошку бы я вот этими самыми руками придушила. – Княгиня, распаляясь, ожесточенно потрясла перед собою согнутыми, в перстнях, пальцами. – И за грех бы не сочла. – Но тут же перекрестилась: – Прости меня, Пресвятая Матерь Божия.

* * *

Шувалов, человек сугубо военный, практически никогда не имел времени заниматься своим огромным состоянием: слишком тревожное время выпало на его молодость и зрелость. Да и хозяйственные заботы по его холостому положению не слишком привлекали.

Но, женившись и выйдя в отставку, Павел Андреевич задался целью навести порядок в делах. И в немалой степени появившемуся в нем энтузиазму способствовало то, что любезная супруга с разницей в два года родила ему сыновей: в 1817 году – Андрея, в 1819-м – Петра.

...Если Варвара Александровна и молила Бога за свою сироту – а могло ли быть иначе? – то надо сказать: вымолила. Все есть у внучки – молодость, красота, богатство, муж, два сына. О чем еще можно мечтать?

                                           

Павел Андреевич Шувалов принадлежал к тем редким личностям, которые в сановном Петербурге вызывали безусловное уважение и симпатию. Исключительно богатый, личный друг императора, казалось, уже этого было достаточно, чтобы заиметь тайных недоброжелателей, и даже то печальное обстоятельство, что к концу жизни Шувалов свое нездоровье усугублял излишними возлияниями, не вызвало в его адрес ни слова злопыхательства.

С момента свадьбы Вареньки целых семь лет отпустила судьба княгине Шаховской любоваться семейным благополучием Шуваловых. Каждый день перед сном по привычке беседуя с портретом дочери, с полным правом она могла сказать:

– Вот, Лизонька, смотри: труды мои, беспокойства, слезные просьбы к Господу – все недаром было. Нам с тобой счастья не выпало, так пусть хоть Варенька за нас грешных поживет. Я же теперь спокойно лягу да и закрою глаза. Хватит, пора и отдохнуть.

...Княгиня Шаховская тихо отошла в вечность в октябре 1823 года, двух месяцев не дожив до своего восьмидесятитрехлетия.

Почтенный возраст усопшей ни на йоту не смягчил в семействе горечь утраты. Это был друг, не потерявший ни ясности ума, ни здравости рассуждений. Боевой генерал Шувалов плакал, как дитя. По кончине Шаховской он в ее память увеличил пенсии, которые она когда-то назначила нуждающимся, – на иждивении Варвары Александровны существовало несколько семей.