Читаем Рассказы, зарисовки полностью

Рассказы, зарисовки

Но как мало актеров, понимающих это! Обычно самые большие самолюбия бывают у маленьких актеров. А у парикмахеров и еще больше.

Я помню, за кулисами перед спектаклем премьер капризничал. Парикмахеру приходилось переделывать парик несколько раз.

— Не то! — злился премьер. — Не годится! К черту! — И он швырнул парик на пол.

Парикмахер обиделся.

— Что вы мне говорите «не годится»! Что я, вчера начал работать с париками? Я, слава Богу, уже двадцать лет на болванах работаю!

Ответ был потрясающий. Премьер стал добрее…

* * *

Мы покурили. Дальше беседа не клеилась.

Чтобы помочь интервьюеру, я задал вопрос Вертинскому:

— Ну а как вам нравится наш театральный Шанхай, Александр Николаевич?

Вертинский оживился.

— О, чудный город! Я нигде не видел такого количества поющих, играющих, танцующих, взывающих и глаголющих людей, как здесь. Обратите внимание: если в ресторане, например, сидят 20 человек, то четверо из них — певцы, двое — конферансье, пятеро — танцоры или танцовщицы, а остальные — театральные критики.

— А где же публика? — спросил собеседник.

— Публика? Она приходит в кабаре уже со своей программой. Публики нет. Есть актеры. Как немцы со своими бутербродами ходят в театр.

Они сами — программа! И актеры им не нужны.

В Шанхае все — актеры. Правда, многим в эмиграции пришлось уйти от любимого дела и заняться торговлей, коммерцией и еще чем Бог послал, но все — играли, все — «занимали положение».

Когда-то Балиев, рассердившись на своих актеров, сказал:

— Пусть уходит вся труппа! Мне не нужно актеров. Если я захочу, у меня пожарные будут играть!

— Я думаю, что если Шанхай захочет…

Он перебил меня:

— Вы говорите только о мужчинах?

— Нет, о дамах тоже. Пример? Ну вот выйдите на Жоффр в хорошую погоду:

— Моничка, — услышите вы, — как тебе нравится? Соня хочет петь «Травиату». Ну? Не нахальство? У меня же эта партия выучена наизусть! Я же могу ее во сне петь! Хоть даже без дирижера…

«И без публики», — злобно думает Моничка, но говорит другое:

— Странно. Она мне еще за лисицы не заплатила, а уже лезет в «Лайсеум»!

А иногда разговор бывает другим.

— Вы знаете, Галочка, что надо поставить на Рождество у нас в кружке? — говорит юноша ковбойского типа.

— Что?

— «Хижину дяди Тома».

Галочка, которая играет небольшие роли, презрительно поводит плечами:

— Все равно здесь некому сыграть «Хижину».

Идея умерла.

Мой друг Копочка, который все знает задолго и наверняка, иногда таинственно говорит мне:

— Вы видите эту даму с нотами?

— Вижу.

— Как вы думаете, что она сейчас делает?

— Не знаю.

— Подкапывается под Лакме!..

Через месяц — бац: афиша!

Из проклятого актерского любопытства я иду в театр. Через 10 минут я уже вылетаю обратно. На глазах у меня слезы бешенства.

— Копочка, — говорю я. — Не хочу быть актером. Не хочу! Не хочу! Почему я не академик, не герой, не мореплаватель, не плотник? За что, за что я, несчастливый, уродился актером?! Копочка, возьмите меня из этой жизни, отдайте меня в солдаты или зубные врачи! Я не могу…

Копочка пугается:

— Только не делайте мне здесь истерику! — шипит он. — Люди слушают… Дойдет до нее! А я у ее мужа зубы лечу!

Замолкаю.

— А мне она нравится! — громко говорит он — так, чтоб все слышали. И добавляет тихо: — Ей-богу!..

— Вы паршивый неврастеник! — говорит он мне на другой день. — Вам нельзя ходить в театры! Вот читайте: газеты же ее хвалят!

Я читаю: «Хорошо пела Булкина, чего нельзя сказать о декорациях».

Действительно нельзя.

Борьба бесполезна.

А с прессой тем более. Во-первых, пресса всесильна. Меня учили, что это шестая держава. А во-вторых, им и карты в руки. Они-то знают лучше нас.

Пресса у нас, конечно, добрая, очень добрая. И внимательная к актерам. Маленькие дарования она тоже не забывает отметить.

Как-то читаю:

«Очень хорош г-н Бабушкин в роли лакея. Артист, видимо, проделал большую работу над собой».

— Копочка, — говорю я, — так это же расклейщик афиш!

— А что, по-вашему, это не работа?

Молчу.

Как-то в Ревеле я встретился с моим другом — большим критиком Петром Пильским. В это время в Ригу, которая была рядом с Ревелем, приехала Карсавина.

Рижская газета «Сегодня» заказывает Пильскому статью о ней.

— Петр, — говорю я, — что же это «Сегодня» тебя просит писать о ней? Газета большая, что у них там, написать некому, что ли?

Пильский смеется.

— Дело в том, — говорит он, — что у них там, в Риге, произошла, если так можно выразиться, «растрата эпитетов».

— Что это значит?

— Ну, понимаешь, они там на своих доморощенных балерин, на разных там Олечек и Танечек истратили все восторги, и уже о Карсавиной им сказать нечего. Слов нет. Вот они и просят меня написать!