Рассказы зарубежных писателей (сборник)

К ее удивлению, Тиберий слушал ее с величайшим равнодушием. Когда она рассказала ему, что великий чудотворец был распят в тот самый день, когда она приехала в Иерусалим, и как близка была возможность спасти его, она заплакала, подавленная разочарованием. Но Тиберий только сказал:

– Так ты действительно сокрушаешься об этом? Ах, Фаустина, значит, целая жизнь, проведенная в Риме, не отняла у тебя веры в волшебников и чудодеев, веры, которую ты приобрела еще в детстве в Сабинских горах?

Тогда старая женщина поняла, что Тиберий никогда всерьез не ожидал помощи от пророка из Назарета.

– Так ради чего же ты позволил мне совершить путешествие в эту далекую страну, если все время считал его бесполезным?

– Ты мой единственный друг, – сказал император. – Зачем стал бы я отказывать тебе в твоей просьбе, пока еще в моей власти исполнить ее?

Но Фаустине не понравилось, что император не поверил ей.

– Опять твоя обычная хитрость, – сказала она, уже готовая вспылить. – Это то, что я больше всего не люблю в тебе.

– Тебе не следовало возвращаться ко мне, – возразил Тиберий. – Лучше оставалась бы ты в своих родных горах!

Одну минуту казалось, что у этих двух друзей, у которых так часто бывали нелады, снова произойдет ссора; но гнев Фаустины скоро утих. Прошли те времена, когда она могла не на шутку поссориться с императором. Она снова понизила голос.

Однако она все-таки не могла совершенно отказаться от попытки доказать Тиберию, что была права.

– Но этот человек действительно был пророк, – сказала она. – Я видела его. Когда его глаза встретились с моими, я подумала, что он – Бог. Это безумие, что я не могла помешать ему идти на смерть.

– Я рад, что ты дала ему умереть, – сказал Тиберий. – Он был оскорбителем Цезаря и бунтовщиком.

Фаустина опять была готова рассердиться.

– Я говорила о нем со многими из его друзей в Иерусалиме, – сказала она. – Он не совершил преступлений, в которых его обвинили.

– Если он и не совершил именно этих преступлений, то, наверное, был не лучше всех других людей, – устало промолвил император.

– Где тот человек, который в течение своей жизни тысячу раз не заслужил бы смерти?

Но эти слова императора побудили Фаустину предпринять шаг, на который она до сих пор не решалась.

– Так я покажу тебе свидетельство его чудесной силы, – сказала она. – Я только что рассказывала тебе, что отерла ему лицо своим платком. Это тот самый платок, который я держу теперь в своей руке. Хочешь взглянуть на него?

Она развернула перед императором свой платок, и он увидел на нем бледный отпечаток человеческого лица.

Голос Фаустины дрожал от волнения, когда она заговорила опять:

– Этот человек видел, что я люблю его и что сердце мое полно сострадания и веры в него. Не знаю, какой силой он смог оставить мне свое изображение. Но глаза мои наполняются слезами, когда я смотрю на него.

Император наклонился и стал рассматривать изображение, которое как будто было сделано кровью, слезами и черными тенями скорби. Постепенно перед ним выступило все лицо, каким оно запечатлелось на платке. Он увидел кровь на челе, колючий терновый венец, волосы, слипшиеся от кровавого пота, и уста, словно трепетавшие от страдания.

Все ниже и ниже наклонялся император над этим изображением. Все отчетливей и отчетливей выступал перед ним лик. Из-за смутных, как тени, очертаний перед ним засияли таившейся в них жизнью глаза. И, повествуя ему об ужаснейших муках, они в то же время явили ему чистоту и величие, каких никогда еще он не видел.

Он лежал на своем ложе, поглощая глазами это изображение.

– Человек ли это? – произнес он тихим, из глубины идущим голосом. – Человек ли это?

Снова умолк император и весь ушел в созерцание. Слезы заструились по его щекам.

– Я скорблю о твоей смерти, о ты, неведомый, – прошептал он. – Фаустина! – воскликнул он вдруг, – Зачем ты дала этому человеку умереть? Он исцелил бы меня!

И снова погрузился он в созерцание изображения.

– О человек! – сказал он спустя некоторое время. – Если уж я не могу получить от тебя исцеления, то могу, по крайней мере, отомстить за тебя. Тяжело обрушится моя рука на тех, кто отнял тебя у меня.

Опять лежал он долго молча, но затем соскользнул на пол и стал на колени перед изображением.

– Ты – человек, – сказал Тиберий. – Ты-то, чего я никогда не надеялся увидеть. – И, указывая на свое обезображенное лицо, на свои полусгнившие руки, прибавил: – Я и все мы – дикие звери и чудовища, но ты – человек!

Он так низко склонил голову перед изображением на платке, что она коснулась пола.

– Смилостивься надо мной, о, неведомый! – произнес он, и слезы его оросили каменные плиты. – Если бы ты остался жить, один взгляд на тебя даровал бы мне исцеление, – сказал он.

Бедная Фаустина испугалась того, что наделала. Было бы благоразумней, думала она, не показывать императору этого изображения. Она с самого начала боялась, что, если он увидит это лицо, скорби его не будет пределов.

И в отчаянии от горя императора она потянула к себе платок, чтобы император перестал смотреть на изображение пророка.