Рассказы журнала [Иностранная литература]

Я подумал, он не перестанет. Придется его оглушить.

Но когда зажегся зеленый свет, он вдруг кончил. Мы тронулись дальше. Он сидел и всхлипывал. Я не знал, что сказать. Сказать было нечего.

Я подумал: отвезу-ка его к Монго, Гиганту Вечного Кайфа. У Монго в голове полно мудни. Может, поделится с Хайнсом. Сам-то я с женщиной не жил четыре года.

Все позабыл, ничего в этом не смыслю.

Закричит еще раз, подумал я, стукну по голове. Еще одного раза я не выдержу.

— Слушай! Куда мы едем?

— К Монго.

— Нет, нет! Только не к Монго! Терпеть его не могу! Он только будет глумиться!

Эта сволочь не знает жалости!

Верно. У Монго были хорошие мозги, но безжалостные. Ехать к нему не имело смысла. А сам я с этим не совладаю. Мы ехали куда глаза глядят.

— Слушай, — сказал Хайнс, — у меня тут девушка. Два квартала отсюда. Подвези. Она меня понимает.

Я свернул с бульвара.

— Знаешь, — сказал я, — не убивай его.

— Почему?

— Кто, кроме тебя, станет печатать мои статейки?

Я подвез его к дому, высадил, подождал, пока ему не открыли, и уехал. Может, между ног утешится. Мне бы тоже не помешало…

При следующем разговоре Хайнс сообщил, что съехал из дому — Я больше не мог терпеть. Представляешь, тут я ночью принял душ, собираюсь уже в койку, хочу вдохнуть в красавицу немного жизни — и что же?

— Что?

— Я вхожу, а она убегает из дому. Ну не сука?

— Слушай, Хайнс, знаю я эти дела. Я ничего не скажу о Черри — не успеешь оглянуться, как вы снова сошлись, и ты припомнишь мне все плохое, что я о ней сказал.

— Я никогда не вернусь.

— Ну, ну.

— Я решил не убивать мерзавца.

— Хорошо.

— Я вызову его на драку. По всем правилам бокса. Ринг, рефери, перчатки.

— Давай, — сказал я.

Два быка сразятся из-за коровы. Притом костлявой. Но в Америке корову часто получает проигравший. Инстинкт материнства? Бумажник толще? Член длиннее? Пес его знает…

На то время, пока он сходил с ума, Хайнс нанял вместо себя парня с трубкой и в галстуке. Но ясно было, что «Наш королек» при последнем издыхании. И всем было наплевать, кроме тех, кто трудился за тридцать пять и двадцать пять долларов в неделю или бесплатно. Эти любили газету. Она была не такая уж хорошая, но и не совсем плохая. Все-таки там была моя колонка «Заметки старого козла».

А трубка-галстук выпускал газету. Она ничуть не изменилась. Между тем до меня доходило: «Джо и Черри снова сошлись. Джо и Черри снова разошлись. Джо и Черри сошлись опять. Джо и Черри…»

Однажды в среду холодной синей ночью я вышел, чтобы купить на улице номер «Нашего королька». Я написал одну из лучших моих статей, и мне было интересно, осмелятся ли ее напечатать. В киоске лежал номер за прошлую неделю. В синем воздухе запахло дохлой кошкой: игра была кончена. Я купил дюжину пива, вернулся к себе и помянул покойницу. Я давно ждал конца и все равно оказался не готов. Я сорвал со стены плакат и кинул в мусор: «НАШ КОРОЛЕК. ЕЖНЕДЕЛЬНАЯ ГАЗЕТА ЛОС-АНДЖЕЛЕССКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ».

Теперь правительству не о чем беспокоиться. Я снова стал примерным гражданином.

Тираж двадцать тысяч. Если бы мы довели его до шестидесяти — без семейных неприятностей, без полицейских рейдов, — мы бы уцелели. Не уцелели.

На другой день я позвонил в редакцию. Барышня плакала в трубку.

— Буковски, вчера вечером мы пытались тебя разыскать, но никто не знает, где ты живешь. Это ужасно. Все пропало. Все кончено. Телефон звонит без конца. Я тут одна. В следующий вторник вечером мы собираем редакцию — подумаем, как сохранить газету. Но Хайнс все забрал — все материалы, список подписчиков и машину Ай-би-эм, хотя она ему не принадлежит. Нас обчистили. Не осталось ничего.

Какой у тебя нежный голосок, детка, какой печальный, нежный голосок, перепихнуться бы с тобой, подумал я.

— Мы думаем основать газету хиппи. Левая себя исчерпала. Приходи, пожалуйста, во вторник вечером к Лонни.

— Постараюсь, — ответил я, зная наперед, что не приду. Значит, кончились — почти два года. Всё. Полиция победила, город победил, правительство победило. Пристойность снова правит миром. Может быть, и полицейские перестанут меня штрафовать на каждом углу. И Кливер[1] перестанет слать нам записки из своего убежища. А «Лос-Анджелес тайме» можно купить где угодно. Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, Жизнь Печальна.

Однако я дал девушке мой адрес и телефон — чем черт не шутит, авось и порезвимся на пружинах. (Харриет, ты так и не пришла.)

Пришел зато Барни Палмер, политический обозреватель. Я впустил его и открыл пиво.

Он сказал:

— Хайнс сунул дуло себе в рот и нажал на спуск.

— И что получилось?

— Осечка. Он продал пистолет.

— Мог попробовать еще раз.

— И один раз требует большого мужества.

— Ты прав. Прости. Ужасно вчера надрался.

— Рассказать, что у нас было?

— Конечно. Это ведь и мой конец.

— Ну вот, это было во вторник вечером, мы верстали газету. Там была твоя статья, слава Богу, она оказалась длинной, потому что материала у нас не хватало. Никак не могли натянуть на полосу. Явился Хайнс, в дымину пьяный. Только что опять разошелся с Черри.

— Тьфу.