Рассказы змеелова

— Взгляните-ка вон туда. Какая прелесть! — сказал Бурков, сдерживая волнение, и протянул руку на север, вдоль берега. Я не сразу понял, что так восхитило Буркова. В ответ на мой недоуменный взгляд он тихо, словно боясь нарушить тишину или кого-то спугнуть, произнес:

— Неужели вы не видите, какой восхитительный цвет воды вон там, вдали? Понимаете… Это же настоящее чудо! Такой цвет, по-моему, может передать только музыка, нежный голос скрипки. Скажу откровенно, такой цвет я вижу впервые. Он может возникать только осенью и только благодаря особой чистоте воздуха, неба, блеску осеннего солнца. А эта оправа из желтого камыша! Как оттеняет она голубизну воды и… даже не голубизну, а что-то другое, какой-то другой, не поддающийся точному определению цвет.

Все верно. Очарование озера было неотразимым. Вряд ли кого оно могло оставить равнодушным. Насколько это возможно в природе оно имело поразительно чистый, густой, зеленовато-голубой цвет. Но в смешении этих двух красок зеленого было совсем немного. Его присутствие было почти неуловимо, и все же оно было.

Я закинул удочку, а Бурков все еще продолжал созерцать панораму озера, его берегов.

В это время один из поплавков начал слегка вздрагивать. Еще секунда-две, и он скрылся под водой. Я вскинул удилище: на конце лески извивался небольшой сазанчик.

— Поздравляю! — радостно пробасил Бурков. — Невелика добыча, да дорого начало.

Незаметно спряталось солнце. Горы очистились от мрачных облаков и теперь четко обозначились фиолетовой полоской на фоне зеленоватого неба. Над горами, подмигивая, горела яркая осенняя звезда.

Клев был неважный. За весь вечер удалось поймать не больше килограмма разной мелочи, в том числе одного карпенка.

При свете фонаря я сварил уху — самую скромную, какую когда-либо приходилось варить на рыбалке.

Гость ел да похваливал.

— Не уха — объедение! — говорил он. — Не то, что сваренная дома, на газовой плите. Дымком пахнет. И вкус совсем другой. И красота кругом такая… что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Озеро было неузнаваемым. На его черной непроницаемой поверхности отразились гирлянды электрических огней и чуть вздрагивали высокие тусклые звезды.

— Скажите, Иван Иванович, — а много озер в Туркмении? — блаженно развалясь возле костра, спросил Бурков.

— Страна «тысячи озер» — так теперь называют нашу республику, — не без гордости ответил я, сматывая удочки. На лице собеседника изобразилось то ли изумление, то ли недоверие. «Как это, мол, так? Откуда, мол, эти тысячи озер взялись? Ведь Туркмения всегда была страной сухих безбрежных песков и редких оазисов».

— Особенно много озер, — продолжал я деловым тоном, — у истоков канала. Там ежегодно зимует до полумиллиона пернатой дичи. Отличная там рыбалка и охота!

— Эх, побывать бы в тех краях! Но как всегда, черт возьми, не хватает времени, — пожалел Бурков, встал и отряхнул с себя прилипшие к костюму сухие стебли растений.

С озера мы вернулись поздно ночью. Гостя я доставил прямо к подъезду отеля «Ашхабад». Расставаясь, Бурков заверил, что написанный и опубликованный обо мне очерк немедленно пришлет в Ашхабад, и взял у меня домашний адрес.

Но обещания своего не сдержал.

Однако сердиться на Буркова не пришлось: то, что не сделал он, сделали читатели. Заметка, написанная обо мне, под заголовком «30 тысяч поединков» была напечатана во многих газетах страны. На меня обрушился поток читательских писем, и почти в каждом из них была вырезка опубликованной заметки. Надо отдать должное журналисту: заметку он написал сжато, свежо, без вранья и прикрас.

Письма читателей… Вот они — целая стопка. Написанные в доверительном тоне, они раскрывали передо мной судьбы незнакомых людей, разных по возрасту, занятиям, пристрастиям, раскрывали драматизм жизни, участливое отношение ко мне, к моей работе. Читая эти письма, я слышал живой взволнованный голос человека и мог без труда представить его внешность, возраст и даже выражение лица.

Один автор из Киева — человек, вероятно, решительный и очень смелый — написал так:

«Все, что рассказал о вас В. Бурков, меня потрясло. Садитесь немедленно за стол и пишите книгу. И, пока она не напишется, никому не рассказывайте о ваших приключениях. Вы слышите? Никому!»

Хорошее предложение, но ведь для написания книги нужны талант, время, обширные знания. Хорошие книги пишутся годами. В этом, мне кажется, секрет их долгой жизни. Вспомните хотя бы знаменитого Флобера. С каким старанием отделывал он каждую фразу, каждый образ в своих романах «Саламбо» и «Мадам Бовари»! Даже Алексей Максимович Горький, великий Горький, завидовал его терпению, несокрушимой воле и откровенно признавался, что хотел бы писать, как Флобер.

Допустим, и я взялся бы за перо. И что вышло бы из-под него? Какая-нибудь жалкая побрякушка, книжка-поденка. Нет уж, лучше ловить змей. Тут, как говорится, я в своей стихии.

Вот письмо из Сухуми.