Рассказывая сказки

Только теперь, похоже, оказалось, что она не убивала Эбигейл Мэнтел. Сидя здесь в это дождливое воскресенье, вернувшись из церкви, держась лишь за остатки виски, он снова и снова возвращался в мыслях к этому факту и убегал от него. Это было слишком. Он не мог всего этого принять. Если Джини не была убийцей, то что же он за чудовище? Отвернулся от нее. На улице стемнело, но он так и не сдвинулся с места. Только когда на церковной башне снова включили скрипучую запись колокольного звона, хрипло призывавшую к вечерне, что означало, что под окнами пойдут люди, он наконец поднялся, зашторил занавески и включил свет.

Глава седьмая

На следующее утро Майкл, как обычно, проснулся около шести. Это была привычка, которой он никогда не изменял. Непрерывная деятельность была для него словно зависимость. Рулевым катера он работал сменами по двенадцать часов и даже после целой ночи дежурства не мог заснуть в течение дня. На пенсии вынужденная праздность вызывала панику. Вот Джини была ленивой. Иногда она часами сидела у себя в комнате, и когда ее спрашивали, чем она занимается, то говорила, что работает. Но, на его взгляд, на работу это не было похоже. Время от времени она оставляла дверь приоткрытой, и он заглядывал внутрь. Она лежала на кровати, иногда даже не одевшись, с закрытыми глазами и включенной музыкой. Некоторая музыка ему нравилась – духовые оркестры, марши, ударные, песни из старых мюзиклов, но она никогда не ставила ничего в таком духе. Обычно она слушала скрипки или фортепиано, что-то настолько писклявое, что ему хотелось писать. «Музыка для пи-пи», – как он ей говорил, ухмыляясь, а она замирала и бледнела. Он не понимал, почему ее молчание так его бесило, но бесило. Ему хотелось закричать на нее, сорваться на ней. Он никогда этого не делал, и злость и раздражение постепенно испарялись. Только Пег знала о них.

Может, им вообще не стоило иметь детей. Они и так были достаточно счастливы. Он, по крайней мере. Он так и не понял, что об этом думала Пег. Или, может, когда родилась Джини, он был уже слишком стар, слишком скован своими привычками. Но ему казалось, что по отношению к дочери он все делал правильно. Он не знал, что можно было бы сделать иначе. Он ведь платил за ее уроки музыки. Отвозил ее каждую неделю в город, слушал скрипучую скрипку, бесконечные гаммы на фортепиано, доставшемся от матери Пег. Пег тоже играла на фортепиано. Пропустив пару стаканчиков бренди с друзьями, она садилась им поиграть. Она всегда играла песни поколения их родителей, старые эстрадные номера, а они все присоединялись, подбирая слова, какие приходили на ум, хохотали, не допев до конца. Он не помнил, чтобы Джини когда-нибудь так смеялась, даже когда была ребенком.

В той дочке Мэнтела хотя бы была жизнь, какая-то энергия. Он это видел, когда они все пришли в Пойнт на воскресный ужин. По ней, по тому, как она запрокидывала голову, было видно, что ей хотелось, чтобы на нее смотрели. Если бы в Джини была хоть капля такого же задора, может, они бы так не ссорились. Хотя, подумал он, ссор как таковых и не было. Скорее, угрюмое молчание. Пег была словно буфер между Джини с ее мрачной неприязнью и его злостью. Тот воскресный ужин был идеей Пег. «Понятно, что Джини от него без ума. Он старше, но ведь в этом ничего страшного нет. Ты старше меня. И он ведь уже не женат». Он пытался ей объяснить, что не все так просто, но она этого не понимала.

В семь часов Майкл позволил себе вылезти из постели и приготовить чай. Но он все не мог думать ни о чем другом, кроме Джини и того, как он мог ошибаться на ее счет. Злость вошла в привычку, как ранние подъемы, только теперь выплеснуть ее было не на кого, кроме себя самого. Даже прокручивание в голове образов инспектора Уинтера больше не работало. Пока закипал чайник, он подумал о виски в шкафу под мойкой и с большим трудом удержался от того, чтобы нагнуться и вытащить его. Он услышал голос Пег. Ему пришлось остановить себя, когда он чуть не обернулся, ведь ему показалось, что она здесь, в комнате, рядом с ним. Пьете до завтрака, Майкл Лонг? Я этого не потерплю. Он отжал чайный пакетик о стенку чашки и подумал, что, наверное, сходит с ума. То, через что он прошел, кого угодно сведет с ума. Как свыкнуться со всеми этими мыслями и воспоминаниями, которые, видимо, так и будут вращаться по кругу в его голове, до самой смерти? Конечно, вот почему он пошел в церковь. Думал, что там произойдет чудо, что, когда он положит на язык круглую картонную вафлю, они все исчезнут. А не ради покаяния и прощения. Но это не сработало. Ничто бы не сработало.