Расследование (СИ)

Стены были уставлены шкафами, набитыми папками и бумагой, свет лился с потолка, утыканного неоновыми лампами, а середину комнаты занимали несколько столов: на них были навалены груды папок, и над одной из груд – в дальнем конце – я увидел наконец скучную немолодую физиономию. Физиономия обладала очками, которые несколько раз поправляли вздымавшиеся откуда-то руки, и человек за столом с напряжением следил за мной, почему-то ничего не говоря. – «Здравствуйте: извините, я куда попал?» – «В театр.» – Он почти шептал. – «Я знаю, что в театр: что это за комната?» – Мои нахальные вопросы, похоже, немного разозлили мужчину. – «А вы кто такой? Что-то я вас не помню.» – «А вы и не можете помнить: я журналист, и пришёл по делу. Кстати, может, вы мне тоже поможете?» – «И чем же?» – Он всё ещё сидел в засаде за грудой папок: почему-то он побаивался меня. – «Кстати, вы забыли представиться и сказать, где мы находимся.» – Его оборонительная позиция начала надоедать мне: не вечно же он там собирался отсиживаться? – «Я завлит театра: Игорь Семёнович. А эта комната – архив.» – «Очень, очень приятно.» – «Так что вам надо?» – «Меня, знаете ли, интересуют разные подробности из жизни Р.: я говорю о бывшем актёре вашего театра.» – Он закивал и высунулся из-за груды чуть побольше. – «Знаем, знаем. Хотя то, что знаю я, давно всем известно, и ничего нового вам наверняка не даст.» – «А вдруг?» – «Да ну, бросьте: здесь уже нет белых пятен, и всё, что заслуживало внимания, давно описано.» – «А я вот кое-что обнаружил.» – Я сознательно постарался сделать эффектную паузу, на которую он сразу же поймался: он вылупил глаза и снова спрятался за баррикадой, где его не могли достичь посторонние беды и неприятности. Но поскольку я замолчал, он, видимо, решил, что это только маленькая шутка, и он даже рассмеялся. – «Понимаю: шутка?..» – Мне совершенно не хотелось посвящать его в дикую и пёструю кашу событий и новостей, имевших отношение к нашему общему, я надеялся, любимцу; ещё неизвестно было, на чьей стороне мог оказаться он, и я решил прикинуться человеком, не слишком на самом деле осведомлённым. – «Допустим. Но вы, всё-таки, может вспомните что-то такое, чего не было бы известно никому или почти никому?» – «Знаете, я вынужден вас огорчить: с Р. имел дело мой предшественник, а я работаю здесь… чуть меньше десяти лет.» – «А что случилось с вашим предшественником?» – Похоже, я задал очень неудачный вопрос, потому что завлит снова нырнул в глубину завалов; его почти не стало видно, и только посверкивали оправа и стёкла очков. – «А почему с ним что-то должно было случиться? Отвечайте!» – Я понял собственную бестактность, хотя, вполне возможно, я надавил на очень уж болезненное и слабое место. – «Извините: я, наверно, что-то не то сказал, но это чисто случайно: я не имел в виду ничего конкретного.» – «Ах, не имели…» – Возможно, он раздумывал, как поступить со мной: выгнать или всё-таки оставить для продолжения беседы. Но что-то ещё угнетало его, и он выбрал благоприятный для меня вариант. – «Кстати, а вы из какой газеты?» – Я выдал ему полное название вместе с занимаемой мной должностью, что произвело заметное впечатление на осторожного хранителя местного архива; он даже взбодрился. – «Ну если вы журналист, то – насколько я понимаю – должны быть готовы к отстаиванию справедливого и благородного дела?» – Я кивнул, совершенно не понимая, чего же хочет от меня завлит, лицо которого оживилось и вытянулось: теперь оно напоминало немного толстоватую мордочку крысы, и только из-за отсутствия усов – мысленно мною дорисованных – его можно было считать не окончательной полной крысой, а отдалённым родственником и подобием. – «Так что вы хотите?» – Он замялся. – «Дело очень сложное, так просто не объяснишь… В-общем, это касается приватизации театра. Вы понимаете?» – Я сразу вспомнил разглагольствования охранника у входа и кивнул в ответ. – «И что же?» – «Дело очевидное и, можно сказать, простое – яйца выеденного не стоит – но уже два года мы бьёмся: и результатов никаких.» – Я кивнул. – «Ну вы же знаете, что везде происходит? Собираются трудовые коллективы, решают: брать или не брать собственность в свои руки? – естественно, брать: кому же отдавать хочется? Вот так почти два года назад мы тоже решили – брать! и что же теперь получается? Приходят какие-то типы, приезжают оттуда, – он ясно показал, откуда же они приезжают, – и потом нам заявляют: ни-зя! Это что же выходит: нам, актёрам и творческим работникам, нельзя распоряжаться своим собственным театром?» – Он приостановился и от смелости даже привстал и уже наполовину вылез из-за груды. – «И самое главное: закон на нашей стороне, а сделать ничего не можем: всё куплено на корню, причём не им одним.» – «А кем же ещё?» – «Здесь хватает желающих, как же без этого? Кроме того – который оттуда – есть ещё директор: тёмный тип, неизвестно, чего от него можно ожидать. Пока мы не знаем: кто за ним стоит, но то, что стоит: точно. Но и это не всё: тут ещё собрались – вы можете себе представить? – уборщицы, охранники, водители и прочие, и возглавляет их одна актриса – бывшая примадонна; пожарник, правда, тоже с ними. Но самое главное, чего они хотят: они хотят приватизировать театр! Вы можете представить себе такую наглость?!» – Я понял возмущение завлита и внутренне согласился с ним. – «И что же получается в результате?» – «А что может получиться? Война. Но это ещё не всё: если те – кто с бывшей примадонной – просто недостойны, а директор – жулик и аферист, то ситуация с последним – который управляет там, – он показал рукой по направлению к сцене, явно уже давая понять, о ком идёт речь, – вообще кошмарная. Вы знаете, кто за ним стоит?» – Я отрицательно качнул головой. – «За ним стоит Израиль, за ним стоит «Моссад», за ним стоит сионизм! Вы хотите, чтобы со сцены русского театра шла пропаганда всего иноземного?!» – Я снова замотал головой. – «Так вот: если он получит театр, именно так и будет. Кстати, я вижу, что вы не их человек: иначе я бы вам этого так просто не говорил.» – Он, конечно, успел изучить особенности моего лица и проделать соответствующие измерения и расчёты: здесь он не ошибся. – «Так вы согласны помогать нам, честным патриотам своего театра?» – Он пристально смотрел на меня, прощупывая и проверяя лояльность по отношению к той силе, которую он представляет; мне не хотелось влезать в ещё одну историю с абсолютно неясными последствиями и концами, тем более что главным своим врагом он объявил режиссёра. Я надолго замялся, и сразу почувствовал изменение в подходе. – «А не хотите: тогда нам не о чем разговаривать. Дверь у вас за спиной.» – Дверь на самом деле была близко: я мог схватиться сразу же за ручку и покинуть насовсем хранилище былой скорби и печали, в котором поселился такой совсем немирный и даже агрессивный жилец, но пока мне не хотелось с ним расставаться: не все возможности были пока использованы и стоило пощупать в других направлениях, не исследованных раньше. – «Нет, знаете, может быть я и соглашусь: но в чём должна заключаться помощь?» – Он сразу заулыбался: скорее всего, он сознательно провоцировал меня резкостями, рассчитывая в конце на благоприятный ответ; он чувствовал себя, видимо, заступником обиженных и ущемлённых, и отстаивал права себя и близких себе людей любыми доступными ему способами, а то подобие войны, где он являлся вождём одной из противоборствующих сторон, стало, похоже, его основным делом. И вполне естественно, что он заботился о привлечении новых союзников и соратников, могущих помочь в решающем сражении. «Это достаточно очевидно: средства массовой информации могут много сделать. Мы устроим им мощную осаду и разобьём всех в пух и прах.» – «А они разве не используют подобные средства?» – «Ещё бы: естественно; они на всё способны. Но правда на нашей стороне. И рано или поздно победа будет за нами!» – От излишнего наплыва воодушевления он поднялся почти в полный рост, и я увидел, что он не такой уж и маленький: только странная позиция в глубине придавала его поведению не слишком приятную окраску: посторонний мог подумать, что он всё время чего-то боится. – «Хорошо. А взамен я могу рассчитывать на вашу помощь? Прежде всего меня тогда интересуют архивы соответствующей давности: десять, пятнадцать, двадцать лет назад.» – Он молчал, и я продолжил натиск. – «Я могу уже сегодня посмотреть их?» – «Сначала нам надо заключить соглашение.» – «Давайте так: после появления первой же серьёзной публикации архив будет в вашем распоряжении.» – «А нельзя по-другому: я начну ну хотя бы сегодня свою работу, а статья – потом?» – «Ишь ты.» – Он снова нырнул за баррикаду. – «Думаешь, самый умный тут? Думаешь, тут дураки одни собрались? А насчёт личности твоей это мы ещё проверим, это мы ещё выясним, кто ты такой и зачем ты тут шастаешь. А ты не подослан случайно?» – Он впился в меня округлившимся глазами, и поскольку я поражённо затих и замер, он взъярился ещё больше. – «Ага, подослан! А вот мы на тебя напустим ребят, тогда ты быстро скажешь, кто и зачем тебя сюда прислал, они быстро всё распознают!» – Он вопил дальше, дёргаясь и кривляясь за высокой баррикадой из книг как шумливая злая обезьяна, и я наконец понял, что не смогу получить здесь больше никакой помощи: излишняя подозрительность явно мешала завлиту, и вполне возможно даже, что он был не вполне здоров психически, потому что вряд ли нормальный человек принял бы меня за шпиона враждебной группировки: меня не интересовали их внутренние дрязги и разногласия, на фоне которых образ Р. вырастал почти до космических размеров; следовало оставить психа в покое и искать дальше: здесь ещё имелось вполне достаточно возможностей для сбора такой ценной и необходимой для меня информации.