Расследования Берковича 12 [сборник]

— Похоже, что так, — повторил инспектор, очень недовольный собой и этим совершенно непонятным делом. Черт побери, похоже, что оба — и сосед, которому не было смысла врать, и Киршенбаум, у которого для вранья было достаточно оснований, — говорили правду, одну только правду и ничего, кроме правды.

Закричал молодой человек через минуту после того, как вошел. Еще через две-три минуты позвонил в полицию. Конечно, убийца мог проникнуть в квартиру раньше, чем Мозес притащил с улицы велосипед и принялся чинить его в холле возле лифта. Возможно, Мечник сам открыл убийце дверь и, следовательно, был с ним хорошо знаком. Не исключено, что жертва и убийца какое-то время (около часа!) вели задушевную беседу (но при этом хозяин не предложил гостю выпить и не поставил на журнальный столик второй стакан для «колы»). Все это, конечно, возможно. Но тогда получается, что, полоснув Мечника ножом по горлу, убийца покинул квартиру через одно из окон — в салоне или в кабинете. И естественно, унес с собой орудие преступления — нож, о котором эксперт сказал с уважением: «Это лезвие, длинное и чрезвычайно острое. Раз — и готово».

Раз и готово. Замечательно. Полоснул по горлу и вылез в окно как раз перед тем, как в квартиру вошел племянник. Может, даже слышал, как Киршенбаум поворачивает ключ в замке. Просто великолепно. Беспросветная чушь. Инспектор осмотрел оба окна, выходившие в небольшой садик, где росло масличное дерево и стояла поломанная детская горка. Окна были закрыты, а снаружи забраны решетками, сквозь прутья которых не пролезла бы и кошка. Конечно, убийца мог выбросить в окно окровавленный нож, а сам остался в квартире, позвонил в полицию и ждал ее приезда.

Если он полный идиот. Впрочем, ничего, хотя бы отдаленно похожего на стилет или иное режущее оружие, в саду не обнаружили. Ни под окнами, ни в отдалении, ни даже на улице, куда из садика можно было выйти, перепрыгнув через низкий, не выше полуметра, каменный заборчик.

На Киршенбауме была белая майка с надписью «Холлмарк» на груди и спине, и если бы племянник убил дядю, на майке непременно остались бы кровавые следы — не мог убийца, даже стоя позади жертвы, полоснуть ножом и совершенно не запачкаться. Кровь из перерезанного горла брызнула фонтаном — даже на тумбочке под телевизором эксперт обнаружил характерные потеки. Майка на Киршенбауме была, однако, чистой, будто только что из стиральной машины. Переоделся? Нет, сосед показал, что пришел Киршенбаум именно в этой белой майке с надписью «Холлмарк».

А если и переоделся, то куда спрятал окровавленную майку? За тот час, что инспектор пытался выдавить из племянника хотя бы одно разумное слово, сержант Охана с оперативниками обыскали квартиру и, разумеется, не нашли ни окровавленной одежды, ни — черт побери, это было самое существенное! — никаких следов орудия преступления. Как в воду кануло…

— Как у вас с деньгами? — задал инспектор глупо прозвучавший вопрос, будто спрашивал, сможет ли племянник заплатить за такси, когда его выпустят отсюда и он сможет наконец отправиться к себе домой, в Кфар-Сабу.

— А? — Киршенбаум попытался понять, чего хочет инспектор, и похоже, ему это все-таки удалось. — С деньгами… Плохо. Да.

— Наркотики? — участливо спросил Беркович. Он уже знал, что племянник колется: когда Киршенбаума обыскивали, инспектор обратил внимание на следы от иглы — обе ноги выше колен были исколоты, потому Амнон, видимо, и носил брюки, а не шорты, даже в такую жару, как сегодня.

— А?… Ну…

Сказать Амнону было нечего, и он только пожал плечами.

— С деньгами, значит, плохо, — кивнул Беркович. — Вы пришли к дяде, чтобы он вам дал сотню-другую. А он отказал. И вы его убили.

— Что? — Киршенбаум поразился неожиданному открытию: до него наконец дошло, что этот невзрачный полицейский, которого можно переломить одной левой, обвиняет его в самом гнусном, страшном, ужасном, невыносимом преступлении. — Я?! Да вы что? Кто же мне тогда деньги давать будет? Кто? На что мне жить? А?

— Спокойно, спокойно, — примирительно сказал Беркович, похлопав Киршенбаума по плечу, и тот нервным движением скинул руку.

— Спокойно, — неожиданно ясным голосом проговорил Киршенбаум. — Вы говорите — спокойно. А я мог жить, только пока жив был дядя. Он мне деньги давал. И что теперь? По завещанию все перейдет к Авиталь.

— Авиталь? — поднял брови инспектор.

— Не знаете? Бывшая жена. Они разъехались несколько лет назад. Авиталь теперь получит все, а я…

Похоже, он не врал. Не было ему смысла врать — о завещании станет известно, ложь не скроешь. Черт возьми, — подумал Беркович, — но тогда все вообще глупо и непонятно. Нет не только орудия убийства, но и мотива. Ничего нет! Кроме трупа, конечно.

— Ну хорошо, — инспектор демонстративно вздохнул и наклонился, чтобы заглянуть в опущенные к полу глаза Амнона, — хорошо, вы не убивали, вам это было ни к чему, все равно, что резать курицу, приносящую золотые яйца. Кто тогда? Дух? Привидение?

— Не знаю, — сказал Киршенбаум. — Поймаю — сам его…