Расследования комиссара Бутлера

Не сумев разрешить это противоречие, я встал и пошел на кухню, чтобы напиться минералки, но здесь сидели за столом комиссар Бутлер и инспектор Липкин, пили мою воду и наверняка перемалывали мне кости. Оба полицейских были полупрозрачны, и у обоих во лбу торчали тонкие шипы, будто рога. Должен был я проснуться или я все это видел наяву? Это новое противоречие я решал до утра.

Вот и скажите теперь, хорошо ли я спал ночью.

* * *

Наверное, если бы не сны, утром я чувствовал бы себя значительно лучше. Поднявшись с постели в восемь часов, я обнаружил, что Рина уже ушла, оставив на плите чуть подгоревшую рисовую кашу, в салоне — наполовину разобранный чемодан, а на столе в кабинете — записку: «Духи хороши, спасибо! Роман просил, чтобы ты немедленно его нашел.» Кашу я решил оставить на обед и пригласить Бутлера, поджарил себе тосты и, пока корочка подрумянивалась, раздумывал о двух логических противоречиях. Первое: не могла убитая… как ее… Айша Ступник находиться одновременно в двух местах, причем в одном из них умирать страшной смертью. Второе: не могло красное пятнышко находиться под лопаткой, куда свидетель, конечно же, не мог бросить взгляда, если означенный свидетель утверждает, что пятно было расположено на шее. Если два факта друг другу противоречат, значит, один из них неверен — это очевидно даже для полицейского комиссара. И какая же подгоревшая рисовая каша в голове у свидетеля, если он, помня, что у бедной госпожи Ступник были замечательные светлые локоны, помнит еще, что у бедной госпожи Ступник была короткая стрижка…

Дома у Романа хмуро взял трубку автоответчик, в кабинете вообще не отвечали, и я позвонил Бутлеру на радиотелефон, хотя он и просил пользоваться этим номером только в случае наводнения или пожара.

— А, Песах, — сказал Роман, — ты пришел в себя после вчерашнего?

Я прислушался к своим ощущениям и сказал:

— Да, все нормально, я прекрасно выспался и теперь в твоем распоряжении. Боюсь, что вчера я был не вполне вразумителен… Но и ты тоже, припоминаю, говорил какие-то глупости об алиби жертвы на момент совершения преступления. Я не смог тебе возразить, поскольку плохо соображал…

— Судя по твоему голосу, — с удовлетворением отметил Роман, — ты действительно пришел в себя. Поезжай в управление, пропуск тебе выписан, и жди меня в кабинете, я буду там через десять минут. Поспеши, а то инспектор Липкин намерен подвергнуть тебя задержанию на двадцать четыре часа как главного подозреваемого.

Я положил трубку и принялся спокойно жевать тосты и пить кофе «Элит», с которым мне было хорошо. Добраться до управления меньше, чем за десять минут, я не сумел бы даже на вертолете, а идею Липкина нужно было обдумать наедине со своей совестью.

Пожалуй, я вчера действительно был совершенно выбит из колеи — мне и в голову не пришло подумать о том, что непременно должно было придти на ум любому полицейскому: если кто и имел возможность сделать с Айшей Ступник что-нибудь предосудительное, так это я — ее сосед. Подпоить смертельной гадостью, например. Или воткнуть нож в шею или под лопатку. Если у жертвы на момент смерти было алиби, то у меня — главного подозреваемого — алиби не было в помине. Скорее наоборот, каждый пассажир мог подтвердить под присягой, что со своего места я не вставал.

А почему, между прочим, говоря о красном пятнышке — на шее или под лопаткой, не суть важно, Бутлер ни словом не упомянул торчавший из ранки тонкий шип? Если мое болезненное воображение сыграло злую шутку, то может, и шип мне всего лишь померещился? И если пятнышко в действительно было под платьем, не говорит ли это об открывшихся у меня способностях экстрасенса?

Может быть, когда Айша Ступник выгибалась в конвульсиях, рукав соскользнул с плеча, на миг обнажив часть спины, а в моей голове уже и без того все смешалось… Черт возьми, если хотя бы половина свидетелей дает в полиции столь же противоречивые показания, Бутлеру, Липкину и их коллегам можно только посочувствовать…

Я закрыл чемодан, лежавший посреди салона, отнес в кабинет, поставил рядом с дипломатом — пусть повспоминают наедине, как хорошо им было в Париже, и отправился в Управление полиции.

* * *

— Давайте я вас опять познакомлю, — сказал Роман. — Это инспектор Гай Липкин, он работат в полицейском участке Бен-Гуриона и ведет дело о смерти Айши Ступник. А это Песах Амнуэль, по основной профессии историк, но по призванию — детектив. Не знаю, сколько преступлений остались бы нераскрытыми, если бы не его серые клеточки.

— Ну-ну, — сказал я, потупившись.

— Если ты думаешь, Гай, — продолжал Роман, — что я иронизирую, то ты ошибаешься лишь наполовину. Помнишь дело Гольдфарба? Прокурор уже подготовил — с моей подачи — заключение против молодого Шпринцака, и, если бы не Песах, то Гай — твой тезка, кстати, получил бы пятнадцать лет или пожизненное. А убийство в университете…

— Слышал я, — морщась, как от зубной боли, сказал Липкин. — Но согласись, приводят соседа жертвы, а мне уже сообщили, что это не был сердечный приступ… Откуда мне было знать, что некий Амнуэль не мог…