Расследователь. Предложение крымского премьера

- А-а, херня... Папа, случается, выпивает, а Хозяин ему помогает в этом деле. Он сам-то почти непьющий, но с Папой квасит за милую душу. За печень потом держится, плачет, но с Папой пьет. А тот, когда поддатый, поле не под тем углом видит, - любую бумажку подмахнет по доброте душевной.

- Понятно... Значит, Эстер знал о предстоящей шестнадцатого встрече Георгия с Отцом?

- Не знаю, не знаю... наверное, знал... Тот день был очень напряженным. С утра все шло наперекосяк. Кошка дорогу перебежала. В тот день Георгий снова принял таблетку своей дряни. У меня все внутри сжималось. Я чувствовала: что-то случится, что-то произойдет страшное. Я не знала, что делать, и каждая жилочка во мне звенела. Я очень боялась... За Георгия... за себя... за всех. А Гия парил на своей таблетке! Как слабоумный. Он говорил: все будет хорошо, уже вечером мы будем богаты! Странно, но никто из окружавших нас ничего не замечал. Все как будто ослепли. А я уже чувствовала, что пришла Беда.

Алена обнимала себя за плечи и временами становилась похожа на маленькую девочку. Было ясно, что сейчас она говорит не для Обнорского и Зверева, - она говорит для себя. Она снова переживает субботний день 16 сентября. В ней уже не осталось ни капли той оборонительной агрессии, которая присутствовала в начале и в продолжении всего длинного путаного разговора. Оба питерских журналиста были абсолютно посторонние ей люди. В известном смысле враги. Но сейчас она просто не думала об этом. Она жила в ином времени. На календаре Алены было 16 сентября, суббота. Трепетала темная листва за окном, Георгий лежал в ванне.

- ...Гия лежал в ванне. Пел песни на грузинском и на украинском. Время остановилось... Потом он вышел, спросил: нет ли у меня выпить? У меня было немножко виски... с какого-то праздника осталось. Он выпил рюмку, выкурил сигарету и оделся. Пора было идти на встречу... На встречу с ЭТИМИ. Я сказала: "Хочешь, я пойду с тобой?" А он засмеялся, сказал: "Глупости". Он взял только одну кассету из тех трех, что у нас были... Сказал: "Скоро вернусь",- и ушел. Мне было очень страшно.

Она умолкла. В тишине было слышно, как стучат часы.

- Почему, Алена, - осторожно спросил Андрей, - он взял только одну кассету?

- Что? - спросила она.

- Почему он взял только одну кассету?

- Он страховался... Он хотел сначала посмотреть, что за люди придут от Отца? Привезут ли они деньги? Хотел записать номер машины.

- Крутая страховка, - буркнул Зверев. Алена не обратила на его реплику внимания. Она смотрела вниз, на свои тапочки - два плюшевых розовых бегемотика с синими глазами безмятежно улыбались. Они не знали, что такое отчаяние, боль и беда.

- Он ушел... а я стояла у окна и молилась... Я молиться не умею, я просто просила Бога, чтобы он помог нам. Я видела, как Гия пересек двор и поднялся на улицу. Там, у остановки, стояла машина - светлый "жигуленок". Гия сел в нее. Мне казалось, что сейчас машина сорвется с места, Георгия увезут, и я больше никогда его не увижу. Я не любила его. Он был эгоист, он был несправедлив к людям... но я очень боялась, что больше не увижу его. Но все обошлось. В ТОТ РАЗ все обошлось. Он вернулся. Вернулся сияющий, принес пачку долларов... Смеялся, говорил: "Я могу их строить как бойскаутов..." И мне тоже стало легче. Господи, какая я была дура!.. Дура, дура! Девчонка. Я увидела сияющего Гию, доллары и поверила вдруг, что все будет хорошо, что Бог меня услышал. Мы выпили по глотку виски. Мы были возбуждены как дети, которым объявили, что уроки на сегодня отменяются. Георгий сложил в пакет видеокассету, две "кассеты Стужи" и копии с них. Сказал, что возвращаться уже не будет... что Мирослава, дети... Я не знала, что вижу его в последний раз.

Алена умолкла, на глаза навернулись слезы. Неслышно подошел и потерся о ее ногу кот... Андрей понял, что она сказала все, что могла сказать, выплеснула свои эмоции и вот-вот закроется, замкнется и понесет свою подлую беду дальше. В какой-то мере ему даже было жаль эту женщину - маленькую, беспомощную и беззащитную сейчас. Он не представлял, как же она будет жить дальше с этим чудовищным грузом... Одновременно он не испытывал к Алене никакого сочувствия. Вина ее в произошедшем была огромна.

- Алена, - сказал Обнорский, - ты говорила, что Георгий хотел записать номер машины... он записал?

- Да, конечно, - сказала она, вытирая глаза по-детски - кулачками. Записал. Я потому и успокоилась тогда, потому что подумала: если есть номер машины... если известны люди... Значит, они не посмеют что-нибудь сделать с нами.

- Ты сохранила эту запись? - спросил Зверев.

- Да, - сказала она.

Обнорский и Зверев переглянулись. Они оба не верили в такую удачу.

- А где она? - спросил Обнорский.

- Там, - сказала Алена, никак не обозначив, где это "там".

- Где - там?

- Там, за портретом Георгия. - Она качнула головой на тот портрет в рамке, что стоял на столе.