Расссказы разных лет

— У вас, тетя, наверно, случилась травма на производстве? — спросила она, улучив момент, когда Варвара вернулась с осмотра.

— Нет, — ответила Варвара.

— Поскользнулись, что ли? — соболезнующе допытывалась девочка: зима была злая, немало людей приносили в больницу с улицы.

— На одной ножке не прыгаю, — сказала Варвара.

— По хозяйству, верно? — разочарованно спросила Лиза.

Варваре начинали надоедать расспросы девочки.

— Нет, — сказала она резко. — Тридцать три года назад это было... В Москве... — добавила она, прочтя недоверие в глазах Лизы. И хотя она тут же почувствовала, что попалась в силок, но уже не в силах была остановиться и принялась рассказывать, чтобы вконец рассеять недоверие, таившееся в больших синих глазах...

Тридцать три года назад в Москве, в переулках Красной Пресни, рабочие дружины поднимались против царя, помещиков, капиталистов. Варваре в ту пору было семнадцать лет. «Вместе мы с тобой прозябаем и мучаемся, вместе будем драться с врагами народа», — сказал муж Варваре. Она мало разбиралась в этих делах, но ответила не раздумывая, так как верила мужу: «Пойдем!» Несколько дней держались на баррикадах, муж — в рабочей дружине, Варвара — сестрой милосердия, но полиция разгромила Красную Пресню. Конный стражник с маху ударил Варвару нагайкой со свинцовым шаром на конце, в кровь разбил голову. Мужа убили. Едва живая бежала Варвара на родную Кубань, попала в руки лекаря-коновала. И хотя вроде вылечил ее тогда лекарь-коновал, однако стала частенько побаливать голова — то ли кружение и сонливость, то ли тоска. С годами стало хуже, и вот теперь пришлось лечь в больницу...

Окончив рассказ, Варвара насупилась, бросила подозрительный взгляд на соседку. К чему ворошить перед девчонкой свое прошлое? И лишь одно утешало ее: в свой рассказ, ей казалось, она не вложила сердца, рассказывала как о постороннем, ее не касающемся событии.

Однако Лизе рассказ понравился. Сквозь ее бледные щеки проступил румянец, и ей захотелось самой что-нибудь рассказать.

Она и до больницы дружна была с книжкой, а здесь и вовсе пристрастилась к чтению. Неизменно угадывала она шаги сестры, разносившей литературу, едва появлялась та в коридоре, и громко кричала: «Лежачим сначала!» На столике у нее всегда лежала стопка книг.

Она рассказывала Варваре про испанскую девушку, дочь маляра из Овиедо, комсомолку Аиду Лафуэнте, снискавшую славу во всем мире среди людей труда. Рассказала, как карательные войска белого генерала наступали на родной город Аиды, тесня рабочие отряды к горам, как комсомолка Аида одна с пулеметом у подножья горы прикрывала отступление рабочих. Офицеры-фашисты, поливая огнем подножье горы, кинулись в атаку, рассчитывая встретить целый отряд. Но они нашли один пулемет и возле него девушку. Взбешенные офицеры подняли ее на Штыки...

Варвара слушала.

Всё, о чем рассказывала девочка, оживало в сознании Варвары — незнакомый город в далекой стране Испании, подножье горы в кольце огня, жестокие испанские офицеры-фашисты и смуглая девушка у пулемета — и казалось Варваре совсем не похожим на то, что всколыхнула она своим рассказом о Красной Пресне. Невольно, однако, сравнивала она оба эти рассказа, и далекое ее воспоминание как бы тускнело в сравнении с ярким рассказом девочки о комсомолке-испанке, красивое имя которой ей, кубанской казачке, трудно было даже выговорить.

— Вот какие есть героини! — закончила Лиза.

И тут чувство неловкости охватило обеих: Варвару — за незначительность, как ей казалось, происшедшего с ней в сравнении с тем, что она сейчас услышала; а Лизу — за то, что ей и вовсе нечего было рассказывать про себя.

Казалось, не скоро вернутся они к беседам, но нужно было коротать больничное неторопливое время, и Варвара не раз сдавалась на уговоры Лизы.

Она не затрудняла себя выбором темы, останавливалась на первом пришедшем на память событии. Какой смысл искать в ее жизни что-либо важное и исключительное? Но рассказывала она с добросовестной точностью и обстоятельностью. Она вспоминала фамилии хозяев, у которых батрачила, имена ребятишек, которых нянчила, клички коров, которых пасла. У нее была цепкая память простой женщины, а жизнь ее не была богата впечатлениями. Она вела свой рассказ сухо, без красок, без печали и без радости, без завязки и без конца, как ткут в подневолье одноцветную грубую ткань, которую можно начать и оборвать в любом месте. Порой она всматривалась в глаза Лизы, ожидая, что скука или усталость скоро смежит их, и удивлялась свежести, ясности, ненасытности синих глаз девочки.

— Счастливая вы, тетя! — тихо вздыхала слушательница.

Иногда Варвара упрямилась, и тщетны были уговоры и всякие детские хитрости Лизы. Тогда приходилось рассказывать самой Лизе. Она делилась с Варварой прочитанным в книгах, журналах, газетах.

Большей частью рассказывала Лиза о женщинах — о том, как боролись они за правду в старое время и шли в Сибирь в кандалах, как воевали в гражданской войне, как завоевывали себе славу своим трудом. И всё, о чем говорила Лиза, казалось Варваре красивым, непохожим на ее, Варварину, жизнь.