Расстановка

Всю сознательную жизнь Янек видел только одно: стеснения, ограничения, урезания, а под конец и просто попрание ногами тех демократических норм, что по праздникам провозглашались с высоких трибун. Разноцветье партий сменилось унылым единообразием, возможность контроля граждан над ходом выборов была полностью уничтожена, выборных губернаторов сменили назначенные наместники, экономическая удавка и рейды полиции покончили с легальной оппозиционной прессой, на телевидении закрывались одна за другой острые и критические программы, власти изгоняли из эфира неугодных сатириков и телеведущих, на улицах городов воцарился произвол полиции. Неугодных журналистов, правозащитников, редакторов подстерегали убийцы, нанятые РСБ. Наконец, диктатура из области "высокой политики" вторглась и в частную жизнь каждого: обнаглевшая рабославная церковь при поддержке государства насаждала клерикальное мракобесие, что требует тотального контроля за мыслью и унификации культуры. В 4002 году в Рабсии ввели предварительную цензуру в компьютерной сети. Все СМИ, прислуживая государству, изрыгали миллионными тиражами реакционную ложь. Отныне критику властей можно было увидеть лишь в подпольных изданиях. Против оппозиции власти развернули массовые репрессии за "крайнизм". Над Рабсией все темнее сгущалась ночь реакционной диктатуры. В таких условиях рос и формировался Янек. Вся его сознательная жизнь проходила как бы в стальных тисках, которые все завинчивались и завинчивались. По мере того, как чуткий к чужой беде парень изучал нормы права, они становились все бесполезнее и бесполезнее, на них обращали все меньше и меньше внимания, перелицовывали, применяли "избирательное правосудие", и наконец полностью растоптали.

Однако Янек упрямо цеплялся за "конституционную законность". Кто не видел, как и из чего изготавливают колбасу — ест ее с аппетитом. А Янек не помнил, в силу возраста, что "священную" нынешнюю конституцию принимали под аккомпанемент танковых залпов, расстреляв законный парламент. Потому и воспринимал основной закон, как непогрешимые скрижали. Чтобы рухнули его иллюзии о "правовом государстве" и "конституционных гарантиях", Янеку понадобилось испытать на своей шкуре полицейские дубинки в участке, столкнуться с бандитским шантажом РСБ — в общем, пережить именно то, что случилось с ним в последние недели.

Но все эти события вырвали у него из под ног ту почву, которая только и связывала его с жизнью. Помимо биологического круговорота, еды и сна — у каждого есть какая-то мечта, что и отличает разумное существо от скотины. Янек мечтал защищать права униженных и угнетенных, опираясь на закон. Этому он подчинил свои силы, всю перспективу жизни. Резко отвергая идеологию правителей, Янек не интересовался и движением повстанцев: он прилежно учился на юридическом, и надеялся решать проблемы мирно, по закону. Надежды юноши рухнули в эти недели. И тут же Янек убедился, что к другой деятельности — нелегальной, боевой, единственно возможной в условиях диктатуры — он совершенно не готов. Вся его жизнь, до мелочей, была настроена по иному камертону, менять ее в основах было поздно.

Два дня назад, когда волна интуиции отхлынула, вынеся на поверхность горький итог — Янек почувствовал себя опустошенным. Ничто отныне не доставляло ему радости. Он устремлял невидящий взор на мебель, ковры, стены квартиры — и думал: "Все это не мое. В этом государстве РСБ может отобрать у меня все что угодно и в любой момент. Нет ничего моего. Так стоит ли жить в таком государстве?". Он подходил к стеллажам с юридическими трактатами и трудами по истории права, когда-то столь манящими, и с горькой усмешкой повторял: "Макулатура!". Он открывал страницы других книг: приключенческих, развлекательных — но не мог избавиться от тоски: страницы казались ему серыми и пустыми. Он отбрасывал книгу за книгой. Парень был сугубо городским жителем, любовь к природе тоже не могла стать для него отдушиной. Страстный читатель, он однако не имел склонности к писательству, и в творчестве тоже не мог найти исхода. Ничто не спасало от смертельной депрессии.

Вечером, 19-го, домой ему позвонил лейтенант Подлейшин, перенес встречу на два дня: "изменилась оперативная установка". Место оставалось прежним: сквер.

В оставшиеся два дня тоска душила Янека все нестерпимей. В добавок, пришла странная бессоница: ни сна, ни бодрствования.

"Вот и побывал на митинге… Вот тебе и свобода собраний… Бедняков, пенсионеров — обрекают на муки, а я, как гражданин, ничем не могу этому препятствовать… Бьют в полиции, а сейчас и вовсе обложен со всех сторон… Зачем жить в таком государстве? Надо мной плита… Жить, видеть мучения других и не сметь даже закричать в их поддержку, не сметь кричать о ненависти к мучителям, так невозможно… Невозможно и не нужно… Бессмысленно…"