Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

В Москве был такой поразительный персонаж – поэт Анисим Кронгауз. Он был калека, десятилетиями не выходил из дома. Однажды он мне сказал: «Женя, я зарегистрирую Вашу книгу в московском «Совписе». Это было событие: он, не выходивший из дома, вызвал такси, и мы поехали с моей рукописью в издательство, к его приятелю, который заведовал редакцией советской поэзии.

И снова прошли годы. Моя книга – абсолютный рекордист, она получила семь положительных рецензий, при том, что полагалось две. За меня, конечно, хлопотали, и медленно, но верно книга доползла, наконец, до плана редподготовки. Это был 78-й год.

И тут писатель Василий Аксенов организовал «Метрополь». А мы с Васей были близкими приятелями, и он попросил меня составить поэтическую часть «Метрополя». Что я и сделал. Пригласил всех: Липкина, Лиснянскую, Кублановского… Только, кажется, Высоцкого позвал непосредственно Аксенов. Но отбирал его стихи тоже я. Это была, скорее всего, первая публикация Высоцкого.

Разгорелся скандал, который дошел до уровня Политбюро. Вмешался Суслов. И мне вернули мою книгу.

Передо мной открылась бездна. Стало ясно, что книгу никогда не издадут. Стал подумывать об отъезде на Запад. Но я – человек, не склонный к эмиграции. И фаталист, наверное. Ну, живу в России и живу.

А потом произошла смешная история. Был уже 81-й год. Во главе и Союза, и издательства оказался некий Егор Исаев. Единственный в России поэт – лауреат Ленинской премии. Все остальные были националами: Мирзо Турсун-заде, Расул Гамзатов, Межелайтис и другие.

Лето. Пустой московский Союз писателей. Я сидел в ресторане, выпивал. Потом иду по подземному переходу к улице Воровского и встречаю Исаева. Ему, видно, нечего было делать. Зайди, говорит, ко мне, поговорим. «Ты знаешь, я тут был две недели в Израиле. Все видел своими глазами, был у Стены Плача. Скажи мне, наконец, ясно, как поэт поэту: кто такие евреи?»

Я был потрясен. Стал бормотать что-то о том, что евреи – народ Книги. Ему это было малоинтересно. К тому же он хотел сам говорить. Слушал минут пять, потом спрашивает: «А что ты книгу не издаешь?» Я говорю: «Она у вас лежит шестнадцать лет». Он – секретарше: «Рукопись!»

Рукопись принесли. Он ее полистал. Может быть, действительно, раньше не видел? Хотя по его положению должен был. «Так тебя надо издавать!» По вертушке вызвал главного редактора. «Миша! Давай издавай его». Через час я подписал бланк договора. Через год вышла книжка. Называлась она «Имена мостов».

«Нас мало, нас, может быть, четверо»

– На вручении Вам Пушкинской премии говорили о поэтах пушкинского круга. Молодые поэты всегда образуют почему-то круг. Можно вспомнить Пастернака: «Нас мало, нас, может быть, трое…» Ему вторит Вознесенский: «Нас мало, нас, может быть, четверо…» Почему поэты в юности всегда мыслят себя коллективом? Ведь вас тоже в юности было четверо: Рейн, Бродский, Найман, Бобышев.

– Хотя поэзия дело одинокое, волчье, оно тяготеет к компанейству. И потом судьба естественным путем свела нас с Бобышевым и Найманом – мы вместе учились в Техноложке. Потом уже, году в 56-м, я познакомился с Иосифом. При забавных, кстати, обстоятельствах.

Это было время, когда Хрущев объявил о химизации всей страны. И как раз в «Промке», где я однажды выступал, зал был увешан плакатами на эту тему. И вот какой-то мальчик в штормовке стал пробиваться на сцену. Его не хотели выпускать, но он оказался очень настойчивым. Кричал: «Что вы мне рот затыкаете?!» Прорвался и стал меня ругать: «Рейн – декадент, эстет, сейчас надо писать о химизации». Его, в конце концов, спустили с трибуны. Это был Бродский.

Года через полтора, когда мы познакомились, я его не идентифицировал. А оба мы это сообразили уже в 1988 году, когда я впервые приехал в США и жил у него на Мортон-стрит.

Так вот о непосредственном знакомстве. У меня был такой приятель, студент университета Славинский, он сейчас на Би-Би-Си работает, в Лондоне. Хорошо знал языки, одаренный был человек, один из первых битников. Он снимал квартиру где-то в Ново-Благодатном переулке, недалеко от мясо комбината. И вот пригласил он меня однажды на вечер с девушками, с вином. Я пришел. И там мне один человек пожаловался: «Знаешь, у нас тут безумная проблема – некий маньяк зачитывает нас своими графоманскими стихами, нет от него спасенья. Скажи ему, чтобы он перестал читать и перестал писать». И подводит ко мне рыжего юношу в геологической штормовке. Это был Бродский.