Расстояние между мной и черешневым деревом

Подняться по ступенькам в школе для меня совсем не сложно – это так же просто, как дома; но вдруг я чувствую, что рядом совсем никого: ни папы, ни Эстеллы, – и сбиваюсь со счета. Всего семнадцать ступенек, и обычно я даже перескакиваю через одну, кроме самой первой, потому что так удобнее, а иначе остается одна наверху, и от этого ноги заплетаются.

В общем, школьной лестницы я обычно не боюсь. Однажды я случайно забыла очки у мамы в машине и бабушка принесла мне их только ко второму уроку, но мне было совсем не страшно. А вот сегодня я испугалась. И хотя я прекрасно помнила, какой высоты каждая ступенька и как нужно поставить ногу, мне вдруг показалось, что тело обо всем забыло и что подо мной не ступеньки, а бурлящая лава, полная крокодилов, так что я вот-вот упаду, сварюсь и меня съедят. Я почувствовала, что теряю равновесие и падаю на спину. Даже вскрикнуть не успела.

Неприятно чувствовать, что ты вот-вот упадешь в темноту. Но все-таки я не упала. Меня подхватили руки Эстеллы, и я неловко приземлилась на верхней, самой высокой ступеньке, где и стояла Эстелла. Я уткнулась очками и носом в ее надушенную блузку и замерла. Впервые мы стояли вот так, обнявшись. Мама часто меня обнимает, и бабушка тоже любила меня обнимать и приподнимать на руках, хотя они у нее были больные. Но в объятиях Эстеллы чувствовалось что-то другое.

У мамы очень мягкие руки, и, когда она меня обнимает, я лежу на ней, как на подушке. И с бабушкой я чувствовала тоже самое. Она была вся мягкая, как тесто. Но там, где у мамы и бабушки была мягкая подушка, я чувствую у Эстеллы лишь пустоту и слышу стук сердца: тук-тук-тук!

Я поднимаю голову вверх, чтобы спросить Эстеллу, что с ее подушкой, но тут раздается голос папы. Он спрашивает, все ли в порядке, и Эстелла отпускает меня и разворачивает к нему, чтобы он не волновался и увидел, что я цела. Мы заходим в школу. Эстелла больше не обнимает меня, а я от удивления не осмеливаюсь заговорить с ней. Мой третий глаз подсказывает мне: лучше забыть об этом до большой перемены.

– Эстелла, можно, я зайду к тебе в обед?

В ответ Эстелла нежно гладит меня по голове, словно она вовсе не Эстелла, королева амазонок, а та улыбающаяся дама с голубым шарфом, недавно летавшая в весеннем воздухе.

– Почему ты чуть не упала на лестнице? Что случилось?

– А что ты делаешь? – отвечаю я вопросом на вопрос, потому что вся комнатка охраны перевернута вверх дном. Повсюду летает пыль, и куда ни положи руку – везде что-то валяется. Даже мои ноги натыкаются на что-то твердое – видимо, книги.

Эстелла вытирает мой нос платком, от которого пахнет стеклоочистителем, таким же, какой использует мама.

– Да ты у нас и впрямь принцесса? Только тебе можно задавать вопросы, а на вопросы других отвечать не обязана?

– Прости, пожалуйста. Но что ты делаешь?

Эстелла со вздохом откладывает тряпку и пододвигает ко мне кресло. Я залезаю в него и, держась за ручки, принимаюсь крутиться.

– Я просто убираюсь, дорогая. Иногда приходится убираться, представляешь?

– Да, я знаю. Мне тоже нужно убрать в своей комнате. Но у меня уборкофобия.

– Что еще за уборкофобия?

Я торможу, схватившись за стол, Эстелла улыбается. Это чувствуется по ее голосу.

– Сама не знаю. Я об этом когда-то читала. Фобия – это когда ты настолько не хочешь делать какое-нибудь дело, что впадаешь в ступор.

– А, ясно. Да, бывает.

Я вдруг представляю себе, что в эту самую минуту потный высокий мужчина вламывается в мою неубранную комнату и выносит из нее шкаф, а затем и письменный стол, и кровать, под которой я спрятала бабушкино одеяло и все вещи для жизни на дереве.

Будь я постарше, я бы сказала маме с папой: переезжать «не так уж и плохо», и это означало бы, что это и есть самое страшное.

– Эстелла…

– Что?

Моя амазонка садится напротив меня и грустно вздыхает.

– А бывает, что ты чего-то боишься?

Я чувствую, как она упирает руки в бока. Так же, как это делает Филиппо, – вот прямо один в один.

– Конечно, очень часто. Это нормально.

– И что ты тогда делаешь?

– Думаю. Ищу решение проблемы. А если не нахожу, то представляю себе что-то прекрасное и доброе, и от этих мыслей мне становится лучше, и страх проходит.

– А когда тебе очень-очень страшно?

– Мафальда, страх – это не всегда плохо, понимаешь?

– Это как?

– Бывают такие дни, когда происходит что-то действительно страшное…

– Например, переезд в другую квартиру? Или слепота?

– Да, вроде того. В такие моменты страх заставляет тебя задуматься, поразмыслить над жизнью, и тогда ты взрослеешь и становишься сильнее.

– У тебя вырастают большие мускулы?

Эстелла устало улыбается в ответ. От нее пахнет подушками и зимней черешней.

– Нет, Мафальда, сильнее совсем не в том смысле. Я про внутреннюю силу. Страх помогает тебе посмотреть на жизнь более ясным взглядом, пусть и случается это не сразу.

– То есть благодаря страху я стану видеть лучше?

Это интересно.

– Иди-ка сюда, – говорит Эстелла, и я слышу, как она останавливается посреди комнаты. Я начинаю перебирать ногами, подкатываясь поближе.

– Вставай!