«...Расстрелять!»

Зашел я к нему в кабинет вечером, после заступления, представляюсь, рапорт протягиваю и говорю, что, мол, разрешите мне в академию поступать.

– Ну что ж, – говорит комдив, – надо тебе расти, надо. Нормальный офицер. С инициативой. Служишь хорошо. Но с твоим рапортом все-таки пусть ко мне твой командир придет. Командиру положено представлять офицера. Набрался я наглости и говорю:

– Товарищ комдив! Так командир же уже подписал рапорт, значит он согласен меня отпустить.

– Все! – говорит комдив. – Я тебе что сказал? Завтра. Завтра командир представит мне твой рапорт. Передашь ему мое приказание.

Комдив уехал домой, а я остался служить. Ближе к 21 часу наш помощник мне говорит:

– Слушай, Геша, давай мы плац от снега очистим. Комдив завтра приедет, а у нас – чисто, и у него к нам никаких вопросов не будет. А снег мы вдоль плаца по периметру разместим, и завтра он сам растает.

Так мы и сделали: вызвали народ, взял народ в руки грейдеры – ручные совки – и начал плац пидарасить.

Полночи провозились, очистили, и к утру вокруг плаца горы снега выросли: короче, работа видна.

Утром я уже совсем хотел к командиру обратиться, чтоб он к комдиву сходил и мой рапорт подписал, но ровно в 8 часов утра нам позвонили и сообщили, что у нас ночью мичман шкертанулся – пришел домой и на почве любви повесился. Представляете? Козззел!

Комдив приехал чернее ночи. Приехал, вылез из машины, увидел, что мы с плацем сделали, и сказал:

– Это что?

– Очистили… вот, – проблеял наш помощник, почувствовав, как у нас говорят, свой конец.

– А зачем вы очистили? – сказал комдив. – Я что, давал приказание очистить? Очистили они! Ждут они! Стоят они! Лучше б вы мозги себе очистили! Или жопу себе очистили! Лучше б вы за людьми следили как положено. Очистили они! Очистители! Страдают они. Я  н а  в а с  д и в и з и ю  о с т а в и л! Дивизию! На одну ночь. А вы мне за ночь все развалили. Что ж мне, не спать, что ли? Когда это мудло повесилось? Что? Вы даже не знаете, когда оно повесилось? Оно, оно… да… оно… да… мичман… да… ну?

Снял он помощника с вахты и за меня принялся:

– Академия? К а к а я  н а  х е р  а к а д е м и я? У нас здесь у самих академия. Академическое образование. Бардак повсеместный. Сральник здесь развели! Матросы-годки молодежь по роже бьют. Матрос у вас вонючий ходит, понимаешь? Вонючий! Вы своих матросов чему учите, а?

Тут я изловчился и сказал, что у меня в подчинении матросов нет.

– Ну и что? Ну и что, что нет? А в казарме что, их тоже нет? В академию он намылился! Вот тебе академия, вот! – и комдив показал мне условный знак «до локтя». – Служить надо как положено!..

Шел я от комдива и думал:

– Хорошо бы, если б сейчас что-нибудь взорвалось бы или чтоб утонуло бы хоть что-нибудь. Тогда бы комдив быстренько переключился бы и про меня забыл. А то ведь год будет мне это помнить. Плакала тогда моя академия еще на год, а то и навсегда…

Конспект

Все! Попался-таки! Мой конспект попался на глаза заму. Я увлекся и не успел его спрятать. Зам вошел, взял его в руки и прочитал название – красное, красивое, в завитушках:

– «Падение Порт-Артура», В. И. Ленин, ПСС, т…, стр… Под ним почерком совершенно безобразным шло: «Он упал и загремел в тазу…»

Зам посмотрел на меня и опять в конспект:

«Г о л о с: И хорошо, что упал, а то б туда служить посылали».

– Это что? – спросил зам. – Конспект?

– Конспект, – отважно ответил я. Отчаяние придало мне силы, и какое-то время мне даже было жаль зама.

Он тем временем снова углубился в изучение текста: «Ночь плывет. Смоляная. Черная. Три барышни с фиолетовыми губами. Кокаиновое безумство. Лиловые китайцы. Погосы-кокосы. Сотня расплавленных лиц громоздится до купола. Распушенная пуповина. И зубами за нее! И зубами! Красные протуберанцы. Ложатся. Синие катаклизмы. Встают. Болван! Не надо читать. Надо чувствовать. Брюшиной. Стихи: Ландыш. Рифма – Гадыш. Неба нет. Вместо него серая портянка. И жуешь ее, и жуешь! «Кого? Портянку?» – «Это уж кто как понимает»».

– Александр Михайлович, что это?

Видите ли, весь фокус в том, что у меня два конспекта в тетрадях совершенно одинакового цвета. В одной я пишу настоящий конспект первоисточников, а в другой – свои мысли и всякую белиберду из прочитанного и храню все это вместе с секретными документами, потому что у нас же свои мысли просто так не сохранить: обязательно через плечо влезет чья-нибудь рожа. Поэтому над мыслями я писал наиболее удачные заголовки работ классиков марксизма. Писал крупно и красиво. Влезет кто-нибудь: «Что пишешь?» – и ударит ему в глаза красный заголовок, после чего он морщится и гаснет. А с замом осечка произошла: сунулся и вчитался. Просто непруха какая-то!

– Что-о де-лать! – по складам прочитал зам осевшим голосом. – Полное собрание сочинений… так… что делать…

«И встал! И тут во всей своей безобразной наготе встал вопрос: что делать? Потом он взял и сел».

«Ради Бога! Ради Бога, не надо ничего делать! Ради Бога! Сидите тихо и не шевелитесь…»

«Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного труда…»

«Члены моего кружка – кружки моего члена».