Расстрелять! – II

Кишечник оживлял дорогу на языке труб и кларнетов; желудок шевельнулся и, пока Пётр Петрович, пошатываясь, разговаривал с белым жертвенником, напомнил хозяину, что в четыре утра первая боевая подводная смена стартует на завтрак. Срочно захотелось есть. Жена проснулась от возни в холодильнике.

— Петя,— накрылась она одеялом,— ты где? А?

— Сейчас,— вяло отозвался полуслепой Петя, нащупав сметану,— сейчас…

Что-то пресное, тягучее безвкусно полезло в рот. «Замёрзла»,— решил для себя Пётр Петрович и дожевал всё.

— Замёрзла,— повторил он для жены и, накрывшись с кряхтеньем, сытый, тёплый, угасал, угасал, угасал…

— Что замёрзло? — где-то там наверху, как звезда из космоса, отозвалась жена.

— Что замёрзло? — всё сильней просыпалась она.

— Сссы-ау-ах… сметана-а твоя…— умирал на сегодня Пётр Петрович.

— Какая сметана? Господи! — пихнула его жена.— Ты чего там съел? Там же не было сметаны! Ты чего сожрал, несчастье?

— Всё-всё-всё,— скороговоркой гасил отдельные вспышки сознания Пётр Петрович.

— Всё,— затих он и подвёл черту,— нор-маль-но… всё…

— Петька! — села жена вертикально.— Ой! Там же тесто было старое… ой, мама!

Она полезла через Петю. Тот дышал, как бегемот под дрессировщиком,— одними ноздрями.

— Скотина! — ахнуло из холодильника.— Сожрал!

— Петенька,— склонилась она через минуту к губам Петра Петровича, стараясь уловить самочувствие сквозь свист,— а может, касторочки выпьешь, а? И сейчас же пронесёт! Касторочки, а? Ложечку…

— Сейчас, сейчас…— скакала по комнате и где-то что-то открывала,— вот, Петенька, открой ротик, ну, одну ложечку… вот так… и всё будет нормально…

Наутро всё было нормально. Военно-морской организм Петеньки — организм ВМФ! — усвоил даже касторку!

Мастер швартовного удара

Швартовка к родному пирсу с полного хода — большое прикладное искусство. Военно-морской шик. Представьте себе: белый пароход, а может быть, даже и серый, с ходу, на всех парах, весело, вместо того чтобы по всем законам гидродинамики врезаться, перевернуться, развалиться и затонуть,— на крутом вираже останавливается у пирса как вкопанный, как мустанг останавливается. Красиво, чёрт побери!

Капитан нашего помоечного корыта — катера военно-морского (разумеется, у нас там что-то иногда даже с ходу стреляло) — всегда любил швартоваться вот так — на полном ходу. Носом в пирс. Скорость дикая. Остаются какие-то метры, дециметры-сантиметры, и…

— …Осади! — кричал он в машину, и машину осаживали, и корыто с диким ржаньем вставало на дыбы и…замирало у пирса.

И вот в очередной раз, когда до пирса остаётся совсем ничего, на бешеной скорости…

— …Осади! — кричит капитан.— Полный назад!

— А назада не будет, командир…— сказал ему спокойненько мех.— У нас заклинило.

— Вот это да! — сказал командир в пяти сантиметрах от пирса.— Чтоб я сдох!

И тут же лбом он пробил стекло, вылетел через него и полетел сдыхать.

Два дизеля сошли с фундамента; мотористы вздохнули и вспорхнули; сигнальщик, тараторя, нырнул в открытый люк; швартовщики взмыли и сгинули, а боцман… боцман должен был врезаться средней своей частью в реактивную бомбометную установку и кое-что там себе кокнуть. Но! (Мочёная пися эрцгерцога Фердинанда!) В последний момент, с огромными глазами газели, в жутком перенапряжении он преодолел два метра в высоту и ещё четыре в сторону и рухнул в студеные воды Баренцева моря, как метеорит.

Полпирса пропахали. Нос — в гармошку. И самое странное, что все остались живы.

Вот такие мы лихие,

Мужеложству вопреки.

Обстановка

Командующий дал полюбоваться своей верхней розовой десной, потом помассировал её языком, поискал, поцокал и вошёл в рубку.

Тральщик мотало, как галошу на ноге у пьяницы: взлетало вверх, задумывалось на секунду, потом вниз и опять вверх; а оперативным стоял лейтенант Котя Васин; он укачивался до потери ответственности.

Зелёный, цвета морской волны, с расширенными зрачками, он стоял и реагировал. Ему было всё равно, хоть мазок бери из носоглотки на предмет наличия мозга.

— Ну-у,— пододвинулся адмирал к карте,— что тут у вас? Доложите обстановку.

Обстановка была на карте нарисована; что, куда — всё отлично.

Командующий, глядя в карту, икнул и рыгнул, отчего в рубке запахло обедом.

Коте и без того было нехорошо, а тут, после запаха обеда, тело выгнулось, стало жарко, потом холодно, опять жарко, и слюна — верный признак — потекла.

— Ну-у, доложите…— уставился на него адмирал.— Что тут у вас?

В рубке не было иллюминаторов, и Котя двинулся на адмирала, медленно гипнотизируя его бесчувственными глазами.

Тот почувствовал недоброе и запятился, засуетился, залопотал, по инерции всё ещё интересуясь обстановкой.

Отпрыгнуть адмирал успел, Котя рванул дверь, ведущую на трапик, потом крышку от трапика — вверх и… ха-ха-ха! — вниз по трапику захакало, хлынуло и тут же подобралось волной.

Торопливо отметав харч полуденный, Котя вернулся в вертикаль и нашёл глазами адмирала: тот забился в угол.

— Товарищ адмирал! — сказал Котя, еле ворочая языком.— Разрешите доложить обстановку?