Расстрелять! – II

Солнце весело играло на вершине навозного холма. Машка втянула воздух и хрюкнула навстречу очередной комиссии. Этот волшебный звук в переводе со свинячьего означал «Становись», и рядом с Машкой мгновенно обозначились двенадцать нетерпеливых поросячьих хвостиков.

В один момент Машка оказалась на земле, и поросята, завизжав и на ходу перестроившись в две шеренги, бросились к её соскам.

После небольшой трёхсекундной давки, которую можно было бы сравнить только с вбрасыванием в общественный транспорт, обе шеренги упрямо трудились.

Перед начпо и комбригом, прибывшими обозреть образцовое подсобное хозяйство, открылась широкая, мирная сосательная картина.

Комбриг улыбнулся. Начпо улыбнулся вслед за комбригом. Улыбка начальства передалась по эстафете и украсила полусогнутый личный состав подсобного хозяйства.

— Хороши! — сказал комбриг и ткнул пальцем.— Этого.

— Да,— сказал начпо и тоже ткнул.— И этого.

Светлее майского дня сделалось лицо заведующего, когда он оторвал и поднес начальству двух визжащих поросят для утверждения принятого начальством решения.

— Самые быстрые,— неуёмно расцветая, резвился заведующий.

— Пометить! — сказал он матросу и передал ему двух поросят после утверждения принятого решения, и кисть художника замахала вслед убывающему начальству. На одной розовой спинке появилась надпись «Комбриг», на другой — «Начпо».

Со стороны казалось, что помеченные принялись сосать Машку — «Северный флот» гораздо исправнее.

Когда через несколько дней на свинарнике появилась очередная комиссия, на этот раз народного контроля, двенадцатисосковая Машка вновь уставилась на посетителей. Потом она понюхала воздух, хрюкнула и рухнула как подкошенная. Со всех сторон к ней бросились исполнительные поросята. Раньше всех успели «Комбриг» и «Начпо».

На глазах у изумлённой комиссии поросята «Комбриг» и «Начпо», а за ними и все остальные мощно и взахлеб сосали Машку — «Северный флот».

Организованный заезд

Организованный заезд — это когда нужно организованно заехать; причём всё равно куда: хоть — в морду, хоть — в дом отдыха. [10]

Была вторая автономка в году, и с самого начала думали только об отпуске. На докладах командир вытягивал шею по-змеиному и шипел, вращая белками, как безумный мавр:

— Шиш! Чужое горе! Шиш! Все заедут только организованно. И чтоб никто не подходил! Послепоходовый отдых для подводника — это обязательное мероприятие, это продолжение службы, служебная командировка. Туда же командировочный выписывают, а не отпускной. И передайте всем, чтоб перестали ко мне лезть. Не успели оторваться от пирса, а уже подходят: «Товарищ командир, разрешите на родину, можно мне вместо дома отдыха?» Шиш! Никто не улизнёт на родину. Все заедут только организованно.

Командир Горюнов с мелкого детства, когда впервые укусил маму за палец, имел прозвище Горыныч, или просто Змей.

Личный состав, который за скользкость экипажного характера звался «змеёнышами», молчал и вздыхал.

Дело в том, что подводник старается избежать организованного заезда. Не любит он организованного заезда. Он любит что-нибудь неорганизованное, внезапное, спонтанное, на родину он любит. И всегда находятся отговорки — жёны, дети, сопли, пелёнки.

Но теперь, но в этот раз — всё! Шиш в этот раз! Все заедут только организованно. Сначала организованно — в дом отдыха, потом организованно — в отпуск. И так будет всегда.

Автономка закончилась, как и всё в этом мире. Только пришли и не успели привязаться, как тут же ушли на учение.

Проживу ли я ещё пятьдесят лет? Хочется прожить, хотя бы для того, чтоб увидеть, как космонавты будут улетать в свой занюханный космос на заезженных космических кораблях, отчаливать, закидывая на борт последние ящики с продовольствием, забывая скафандры на земле.

И только прилетели — сразу же под руки, по традиции, и на стул, бережно, как стеклянных. И корреспонденты, бросающиеся к ним как к родным: «Как ваше самочувствие? Самочувствие у них хорошее, а как они соскучились по травке? Вот я сейчас держу шнур микрофона и не могу! Как они соскучились! Вы бы видели! Но они опять готовы…»

А рядом уже разводит пары другой чудесный космический корабль, и камеры стыдливо отводят свой глаз от пронзительной сцены: один из космонавтов плачет и надсадно, животно, высоко кричит: «Неха-чу-у-у!!!» — и старается задержаться за кого-нибудь руками, а его по траве, по той самой, по которой он соскучился, вверх ножками, ко входу, и вот и перевернули, и уже под руки, два здоровенных дяди, переодетых корреспондентами,— и запихивают, запихивают… и запихали…

Но вернёмся на пятьдесят лет назад. Сюда — туда, где подводники всё ещё ходят в автономки, а космонавты всё ещё смотрят по телевизору у себя на орбите певцов и певчих и беседуют запросто с родственниками и президентами. У них всё впереди…

Отпуск! Мама моя, отпуск! Ради тебя стоит жить! Ради тебя подводник готов дни и ночи целовать всё равно кого, вылизывать всё равно что и кивать всё равно кому, работая в режиме жеребца, поршня, сторожа, пугала, говорить: «Так точно, дурак!» — и предлагать себя.