Расстрельное время

— Вот у того пусть и спрашивают. В Старобельском соглашении это не записано. Я тоже никаких указаний ни от кого не получал. Отвечайте, что вопрос Крыма будет решаться после окончания войны. Впрочем, лучше вообще избегайте разговоров на эту тему. В конце концов вас могли и не посвятить в подобные дела.

Фрунзе резко поднялся со стула, давая понять Кольцову, что продолжать обсуждать эту тему он больше не намерен. Подойдя к оперативной карте, сказал:

— Сегодня или, как крайний срок, завтра нам необходимо взять Юшунь и выйти на оперативный простор. Дальше Врангелю уже не за что будет зацепиться. Падение Юшуни — это практически конец войны. Какая помощь необходима вашим подопечным? Боеприпасы, надеюсь, они получили своевременно и в достаточном количестве.

— На недостаток боеприпасов не жаловались. А вот с продовольствием и фуражом перебои.

— Знаю. Таврия опустошена, снабженцы с ног сбились. Зажиточный мужик хлеб припрятал, а у бедняка что возьмешь? Надеюсь, за день-другой и этот узел развяжем. Пусть немного потерпят! — печально ответил Фрунзе и снова скользнул глазами по карте. — Волею случая махновцы оказались ближе всех к Юшуни и, таким образом, окажутся в эпицентре боев. Выдержат ли натиск? Не считаете ли нужным несколько их укрепить? Такая возможность имеется.

— Выдержат или нет, вопрос не ко мне. И даже не к Каретникову. Вы лучше всех знаете расстановку сил на участке повстанцев.

— Пока там дроздовцы. Но у Врангеля после Перекопа высвободилась какая-то часть войск. Плюс резервы. Врангель конечно же распределит их по фронту. Пожалуй, есть смысл переместить на махновский участок Вторую конную армию Миронова. Тот тоже, если и не анархист, то что-то около.

— Родной брат Миронова командует полком у повстанцев, — вспомнил Кольцов.

— Не знал. Ну что ж, может, и найдут общий язык?

— Вы у меня спрашиваете?

— Размышляю… — И после небольшой паузы Фрунзе решительно добавил: — Так и сделаем!

— Хочу только предупредить, — сказал Кольцов, — Каретников, по моим наблюдениям, в военном отношении человек талантливый. Прошел у Нестора Махно хорошую школу, но с партизанской спецификой. И, как всякий добросовестный крестьянин, не захочет никому отдавать наработанное. И славу свою, если сумеет её добыть, не захочет ни с кем делить.

— Пусть сначала добудет, — впервые за все время разговора Фрунзе улыбнулся.

— Уверен, будет стараться. Рассчитывает, с хорошим багажом будет легче договориться о Крыме. Миронов тоже, как я понимаю, казак с характером. Не нашла бы коса на камень.

— Когда жареный петух в задницу клюнет — договорятся, — подвел итог Фрунзе. — Передайте Каретникову, очень на него рассчитываю. Похвалите его от моего имени. Как человеку тщеславному, ему это не будет лишним.

И уже когда Кольцов покидал горницу, в которой размещался кабинет командующего фронтом, Фрунзе ещё на минуту задержал его:

— Когда возьмем Юшунь, тот же час возвращайтесь в Особый отдел. Менжинский очень на меня обижен.

— За что? — удивился Кольцов.

— За то, что я выпросил вас у него. Говорит, вы ему нужны.

— Привык я к ним. Надеялся пройти с ними до самого конца, до последней точки, — откровенно и даже с некоторой печалью в голосе сказал Кольцов и покинул кабинет.

* * *

Едва лодка с Кольцовым тронулась с Таврического берега Сиваша, как там, вдали, на крымской стороне замаячила долговязая фигура Мишки Черниговского.

Он спустился к воде и, едва лодка захрустела о прибрежный ледяной припай, ухватил её за деревянный носовой конёк, подтянул. И Кольцов, не намочив сапог, выпрыгнул на берег.

Они молча поднялись на пригорок, подошли к изрубленному осколками деревцу, к которому Мишка привязал их коней. Кора на уровне конских голов была обглодана.

— Во, глядите! — указал Мишка на обгрызенную часть ствола. — Скотина тоже мучается.

Кольцов ничего не ответил, он знал, что все последние дни, едва армия переправилась через Сиваш, махновские снабженцы сбились с ног, добывая для армии продовольствие и фураж. Северная Таврия после опустошительных многодневных боев голодала. Надежда была на Крым. Думали: вот войска Южного фронта ступят на крымскую землю, война сразу же закончится и, как на скатерти-самобранке, перед изголодавшимися бойцами вдруг появится всё, о чем никто даже не смел мечтать.

А война всё не кончалась. Уже которые сутки повстанцы впроголодь, версту за верстой, отбивали у белых Крым. Устали не только люди, но и кони. И голодали одинаково. И одинаково гибли от пуль.

Они долго ехали молча. Мишка ничего не спрашивал, видя озабоченное лицо Кольцова. А тот был занят своими мыслями. Ему, и вправду, после взятия Юшуни здесь, у повстанцев, делать уже будет нечего: война покатится к концу, как снежный ком с горки. Знать бы наперед, что за новое дело приготовил ему Менжинский? Какой сюрприз преподнесет ему на этот раз?

Мишка не выдержал долгого молчания, спросил:

— Ну шо там, Павел Андреевич, начальствие думает? Когда мы уже этот Крым охомутаем?

— Как только, так сразу, — не особо вступая в разговор, коротко ответил Кольцов шуткой, которую услышал от Бушкина.

— Вы всё шуткуете. А я серьезно.