Расстрельные ночи

В том пасьянсе, который раскладывал вождь руками своих верных органов, отдельные имена тасовались, перебрасывались из одной антисоветской группы–колоды в другую, кто–то вдруг выдвигался на передний план, а кто–то отбрасывался в сторону. Каждый крупный писатель образовывал вокруг своего имени вражеское окружение, сам становился организацией, но, в то время как его окружение падало, мог уцелеть. Почему? Не иначе как по какому–то особому дьявольскому расчету.

Илья Эренбург был намечен к аресту в начале 1949‑го в связи с делом Еврейского антифашистского комитета, но Сталин, отметив другие фамилии галочкой и буквами «Ар.» — «Арестовать», против фамилии Эренбурга поставил замысловатый, полувопросительный значок. Это и спасло!

Дьявольское начало явно присутствовало в Сталине. Количество зла было столь избыточно, что переходило в сверхчеловеческое, инфернальное качество.

Самое удивительное, что довелось услышать об этом персонаже истории, рассказал один полузабытый киносценарист, Николай Николаевич Рожков. Однажды вождь устроил обсуждение нового фильма — «Сказание о Земле Сибирской». И пригласил к себе съемочную группу. Была глубокая ночь. Едва все устроились в каком–то просторном кабинете или маленьком зале, появился Сам. Взял стул и уселся напротив киношников. И Николай Николаевич, бывший в первом ряду, вдруг оказался в нескольких метрах от вождя, что называется — лицом к лицу. Дух захватило!

Но вот что поразило больше всего. Сталин слушал ораторов и слегка дремал, и когда закрывал глаза — внимание! — его веки не опускались сверху вниз, как у людей, а поднимались снизу вверх, как у какого–то грифа, орла–стервятника. Так ли оно было на самом деле или померещилось Николаю Николаевичу — у страха глаза велики! Он говорит, сразу вспомнился гоголевский Вий: «Поднимите мне веки!»

Есть орел — символ евангелиста Иоанна Богослова, гордая птица Николая Гумилева, рвущаяся в небо. И есть птица–могильщик, дьявольской тенью гнетущая землю.

В юности Джугашвили писал стихи. Кажется, все тираны — графоманы, неудавшиеся поэты. Нерон прославился не только жестокостью, но и тем, что поджег Рим и, любуясь пожаром, играл на лире и декламировал свои стихи. Наполеон, Мао, Саддам Хусейн — и они пытались овладеть крылатым словом, не понимая, что есть две вещи, которые нельзя взять насилием: искусство и любовь. Так и Джугашвили — прославился не стихами. Пришел, увидел, победил. Победил — от слова «беда». Гениальный злодей мстил миру за свою поэтическую бездарность…

Разгром контрреволюционных гнезд в литературе — так определяли свою задачу чекисты, науськанные Сталиным. И они успешно с ней справлялись, сами же такие гнезда и создавая.

И писатели, которые еще вчера шумно спорили в своих клубах, назавтра встречались в кабинетах следователей, обезумевшие от отчаяния и пыток, и давали показания на себя и друг на друга, а затем шли на эшафот.

ПЕВУЧАЯ БАНДА

4 ноября 1936 года, в своей квартире в центре Москвы, в проезде Художественного театра, был арестован крестьянский писатель Михаил Карпов. В этот день ему исполнилось тридцать восемь лет. Чем же провинился перед совет–ской властью скромный прозаик, автор нескольких книг рассказов, повестей и романов, один из которых — «Пятая любовь», посвященный перестройке деревни на социалистических началах, — даже стал популярен и выдержал пять изданий? Типичная для советского писателя судьба — выдвиженец из народа, с двадцати лет в партии, учился в комвузе и если в чем и упрекался бдительной, пуританской критикой, так это в склонности к натурализму в любовных сценах и некотором многословии. Но ведь за это не посадишь!

Нет–нет, причина ареста таилась вовсе не в литературной деятельности вполне благонадежного автора, да и вообще не в нем самом, а в том, что он по воле случая оказался в шапочном знакомстве с куда более важной и крамольной персоной — Николаем Ивановичем Бухариным. А тот уже был намечен на заклание Кобой Джугашвили. В таких делах Коба не любил спешить. Уже несколько месяцев после изничтожения других своих основных соперников в партии — изгнания за рубеж Троцкого, осуждения и расстрела Зиновьева и Каменева — он загодя сужал круг облавы на Бухарчика, руками своих верных органов вел тайную слежку и следствие по его делу и, попыхивая трубочкой, с удовольствием наблюдал, как затягивалась петля на шее главного идеолога и «любимца партии» — так, в гроб сходя, аттестовал Бухарина Ленин.

Ясно, что главарь «правых» должен потянуть за собой целый круг последователей. В той беспощадной борьбе, которую Коба вел за всеобщее благополучие и счастье, жертвоприношения одного Бухарчика мало — требуется обширное и коварное бухаринское подполье, направленное своим ядовитым жалом, главным образом, на что? Правильно, товарищи, на самое дорогое, что у нас есть, — на драгоценную жизнь отца всех народов, нашего родного товарища Сталина! Что из того, что такого подполья не существует, — значит, его надо создать. Создать — а потом вырвать с корнем.