Расстрельный список

Нормальный такой бунт. Виденный мной не раз. Здесь царит иррациональная ненависть. Полное равнодушие к чужой жизни. И неутолимая жажда поиска врагов, с которыми надлежит разделываться максимально жестоко, хоть на куски резать. Не один же бунтуешь, в толпе. А толпа – она такая, как добрый поп: все грехи спишет.

Я, ледоколом раздвигая спаянные льды толпы, устремился к предводителю народного гуляния. За мной в кильватере двигались Одессит и Петлюровец. Первый был весел, наслаждался кипением страстей. Второй, наоборот, угрюм, насторожен, рука его лежала на кобуре. А справа от меня вышагивал, как павлин, добрый хлопец Тараска, гонец, которого Коновод посылал ко мне за помощью. Благодаря ему наш небольшой отряд и запустили в село, даже не попытавшись для порядка пристрелить.

Охрана предводителя, завидев нас, потянулась к оружию и сомкнула ряды. Но тут я гаркнул:

– Осади! Своих не признали?! Я Указчик!

Теперь на меня соизволил обратить внимание сам Коновод. Ожег недобрым взором. Шагнул навстречу, грубо раздвинув своих архаровцев… И кинулся обниматься.

– Знал, что на помощь придешь! – приговаривал он, охаживая меня ладонями по плечам. – И народ приведешь!

– Ну так куда ж денемся, – скромно отвечал я. – Против Советов дружить надо!

– Надо, – как-то гулко произнес Коновод. Понятно, что дружить ему со мной вовсе не хочется, потому что сразу ставится вопрос о старшинстве, но обстоятельства обязывают. – Пошли в мой штаб. Думу думать будем, как именно подсобишь в общем деле.

– И решим заодно, зачем мне это надо, – добавил я.

Штаб размещался в сельской библиотеке, именуемой избой-читальней. У входа расположилась толпа в гимнастерках, некоторые с ружьями, на фуражках некогда сияли красные звездочки, но их выдрали с мясом. Это были новообращенные и раскаявшиеся, искупающие вину перед украинским народом, то есть перешедшие на сторону восставших, бойцы красноармейской территориальной роты. Своего командира они успешно расхлопали. Еще двоих комсомольцев казнили с таким сладострастным удовольствием, что, глядя на это, при первой возможности треть роты сбежала. Оставшиеся постановили идти под начальство батьки Коновода и биться за него до конца.

В избе даже не успели убрать все идеологические атрибуты, так что с портрета на стене укоризненно взирал Карл Маркс, а на полу были разбросаны советские газеты.

Натюрморт тут был привычный для таких сборищ. Несколько столов составлены вместе. На них разложена жратва и выставлен самогон. Трое оголодавших «детей Украины» с ряхами, которые за день на бричке не объедешь, сосредоточенно угощались.

– А ну вон отсюда, дармоеды! – рявкнул Коновод неожиданно зычным голосом.

И жрунов как ветром сдуло. Мы остались в избе вдвоем.

– Смочи горло, – кивнул Коновод на литровую бутыль самогона. – Под амброзию и разговор веселее.

– Нет, благодарствую. Когда в деле, я не пью, – отрицательно покачал я головой, примостившись на лавку.

– Ну и правильно. – Коновод вдруг резким движением смахнул бутылку со стола, так что она упала и покатилась по полу, расплескивая мутную жидкость. Вытащил из кармана кожанки серебряную флягу и приложился. Я ощутил запах коньяка.

Он сунул флягу обратно в карман и на миг замер, оловянными глазами смотря куда-то впереди себя, в одному ему видимую даль. А я смотрел на него, осмысливая первые впечатления, которые бывают часто самыми верными.

Павло Христюк, поначалу прозван был Христосиком, но постепенно его стали величать уважительно – Коноводом, что означает нечто вроде предводителя. Насколько о нем был наслышан, это такой рафинированный продукт Гражданской войны, вся его суть огранена ею, там он был сотворен как лидер и без нее он себя не мыслит. Побывал на службе у всех участников азартной игры по дележке и реформированию Украины. Прислуживал гетманам и немецким оккупантам после Брестского мира. Командовал отрядом у «зеленых» – бандитов атамана Зеленцова. Повоевал у Петлюры, Махно. Одно время даже прибился к красным, но не прижился: те слишком сдерживали неудержимые порывы его души. Так и штормило его от угла к углу, пока не вбилась накрепко и бесповоротно в его башку идея о самостийности Украины, которой мешают жить, – и далее по списку: «комиссары, поляки, москали, жиды и прочие, прочие, прочие».

Когда война затихала, не брезговал он контрабандой и бандитизмом. Сновал между Польшей, Румынией и Украиной. А в прошлом году возник в виде заступника обижаемых Советами раскулачиваемых крестьян.

Страшно ушлый и неестественно живучий. Только в этом году пару раз попадался в засаду ОГПУ и успешно уходил, оставляя за спиной убитых соратников. Притом в последний раз, в феврале, пристрелил своего двоюродного брата, которого посчитал предателем, устроившим ему ловушку. Был страшно подозрителен и скор на расправу. И с таким кровососом мне предстояло искать общий язык. Потому как нужно. А нужда и цепи рвет.

– Сдвинулся народ с места! За правду поднялся! – неожиданно нарушил молчание Коновод, и в его голосе звучало крайнее воодушевление.