Рассуждения кота Мура

В таких гениальных головах, как моя, при всяком случае, при всяком новом житейском открытии являются особенные, своеобразные мысли. Так и теперь: зрело обдумавши мое душевное настроение и все мои отношения с Понто, я пришел к некоторым остроумным выводам, достойным того, чтобы ими поделиться. «Отчего это, – говорил я самому себе в раздумьи и положивши лапу на лоб, – отчего это великие поэты и философы, будучи вообще остроумны и мудры, кажутся такими беспомощными в так называемом знатном обществе? Они постоянно суются туда, где бы им не следовало быть в данную минуту, говорят именно тогда, когда следовало бы молчать, и молчат в тех случаях, когда нужны слова; они везде толкаются в направлении, противоположном сложившимся формам общества, и оскорбляют и себя, и других; одним словом, они похожи на того, кто, попав в толпу весело гуляющих людей, один из всех стремится к воротам и, с трудом пролагая себе путь, мешает всем остальным. Я знаю, что это приписывают недостатку светского воспитания и лоска, которые нельзя приобрести, сидя за письменным столом; но думаю, что приобрести эту культуру не очень трудно и что эта непобедимая неумелость ученых и поэтов зиждется на другом основании. Великий поэт или философ не был бы таковым, если бы не чувствовал своего превосходства; но, несмотря на то, что чувство это свойственно всем остроумным людям, поэту и философу не следовало бы выказывать его, так как другие не признают этого превосходства; оно нарушает равновесие, поддерживать которое составляет главную заботу так называемого знатного общества. Голос всякого отдельного члена общества должен присоединиться к полному аккорду, составляющему целое, а тон поэта звучит диссонансом, и если в других условиях он даже и очень хорош, то в данном случае плох, так как не подходит к целому. Хороший тон, точно так же как и вкус, заключается в отсутствии всего лишнего. Далее я думаю, что неловкость и дурное настроение, вытекающие из противоречивых чувств своего превосходства и своей ненужности, мешают философам и поэтам, впервые попавшим в светский круг, узнать его и стать выше него. Нужно, чтобы в данную минуту поэт или философ не слишком высоко ставил свое внутреннее превосходство: тогда он не слишком высоко будет ценить и так называемую «высшую светскую культуру», состоящую только в старании сгладить все углы и неровности и придать всем физиономиям один и тот же вид, вследствие чего они и сливаются воедино. Тогда, освободившись от неприятного чувства, может он непринужденно и легко изучить внутреннюю природу этой культуры и жалкие посылки, на которых она основана, и с помощью этого знания войти в этот странный свет, считающий свою культуру недостижимой. Так случается и с художниками, которых, как и писателей, и поэтов, время от времени приглашают в свой круг знатные люди, чтобы, согласно добрым обычаям, некоторым образом претендовать на меценатство. К сожалению, эти художники начинают обыкновенно сбиваться на ремесленников и потому бывают или смиренны до низкопоклонства, или развязны до грубости».

( Примечание издателя . – Мне жаль, Мур, что ты так часто рядишься в чужие перья. Я справедливо опасаюсь, что ты сильно потеряешь от этого во мнении благосклонных читателей. Не исходят ли все эти замечания, которым ты так кичишься, прямо из уст капельмейстера Иоганна Крейслера, и возможно ли вообще, чтобы ты обладал такой житейской мудростью, чтобы глубоко проникать в самое удивительное на земле, то есть в чувства человеческого писателя?)

«Отчего бы, – думал я дальше, – умному коту, будь он поэт, писатель или художник, не могло удаться возвыситься до познания высшей светской культуры и применять ее во всей красоте и прелести внешних проявлений? Разве природа дала преимущества этой культуры одному только собачьему роду? Если мы, коты, и отличаемся немного от этой гордой породы в том, что касается одежды, привычек и образа жизни, то ведь у нас есть мясо и кровь, тело и дух, и в конце концов собаки тоже не могут устроить свою жизнь иначе, чем мы. Собаки тоже должны есть, пить, спать и так далее, и им также бывает больно, когда их бьют».

Что было дальше?.. Я решил предоставить свое светское воспитание моему молодому знатному другу Понто и в полной гармонии чувств вернулся в комнату хозяина. Бросив взгляд в зеркало, я убедился, что даже серьезное желание стремиться к высшей культуре уже подействовало на мою внешность. Я смотрел на себя с величайшим наслаждением. Что может быть приятнее того состояния, когда мы вполне довольны собой?.. Я начал мурлыкать.

На другой день я не удовольствовался тем, чтобы сесть перед дверью, а пошел бродить по улице, и скоро увидел вдали барона Алкивиада фон Виппа, а за ним скакал мой веселый друг Понто. Ничего не могло быть более кстати.